Трижды в неделю мы принимали особого гостя — Сенатора. Сенатор приезжал из своего центрального департамента, чтобы позаседать в своем дворце[5]. Папа нежно величал его Мусором. Я так никогда и не узнал доподлинно, где они познакомились, — варианты менялись при каждом коктейле, — но веселились они вовсю. У Мусора было на голове «каре». Не такое каре, какое носят девушки, а короткая стрижка ежиком, только с прямыми углами, — в общем, эдакое квадратное каре; оно интересно смотрелось над его круглой багровой физиономией, разделенной надвое элегантной ниточкой усов и украшенной очочками в тонкой стальной оправе. Дужки очков каким-то чудом держались на его странных ушах, напоминавших хвосты креветок. Мне он объяснил, что они напоминают хвосты креветок из-за регби. Я не очень-то понял почему, но зато про себя решил, что Папин «жим-тоник» куда менее опасный вид спорта, чем это самое регби, по крайней мере для ушей. И цветом, и размером, и формой раздавленного хряща эти уши здорово походили на пару креветок — да-да, именно на них, и тут уж ничего не поделаешь, оставалось только его пожалеть. Когда он смеялся, у него сотрясалось все тело, а поскольку смеялся он постоянно, то и плечи его тряслись постоянно. Говорил он громким голосом, хрипучим, как старый транзистор. И всегда при нем была огромная сигара, которую он никогда не курил. Приходя к нам, он держал ее в руке или в зубах, а уходя, прятал в свой портсигар. И еще с порога начинал кричать:
— Кайпировска! Кайпировска![6]
Я долго считал, что так он зовет свою русскую подружку, но она никогда не появлялась, и тогда мой отец, желая скрасить Мусору ожидание, подносил ему охлажденный коктейль, украшенный листиком мяты, и, похоже, того вполне устраивала такая замена. Моя мать очень любила Мусора, потому что он был занятный, осыпaл ее комплиментами и помог отцу заработать огромные деньги; ну и я его любил за то же самое, ни больше ни меньше. Во время наших сумасшедших ночных танцулек он лез целоваться ко всем приятельницам моей матери. Отец говорил, что Мусор «хватается за любую возможность». Иногда ему везло и он шел в свою спальню, чтобы хвататься за любую возможность с какой-нибудь из них. А через несколько минут выходил оттуда счастливый, еще краснее прежнего, и снова начинал выкрикивать имя своей подружки из России — видимо, считал, что схватился не за ту возможность.
— Кайпировска! Кайпировска! — радостно орал он, заправляя дужки очков за свои креветочные уши.
В дневное время он ездил на работу в Люксембургский дворец, который почему-то находился в Париже, я так и не понял почему. Он говорил, что ходит на работу попозже, чтоб вернуться пораньше. В общем, Сенатор вел какую-то странную жизнь. Приезжая к нам, он сетовал на то, что его профессия была куда интересней до падения стены