* * *
Я открыл глаза. Вокруг было темно. Но не так, как только что в непроглядной взвеси. В полумраке виднелась дверь и раковина умывальника в углу. Я поднял голову и осмотрелся. Узкая, как пенал комната с одним окном. Напротив окна — дверь. По обеим сторонам длинных стен — койки, возле каждой — тумбочка и стул. Всех коек четыре, три из них заняты, включая мою. Больничная палата, это к гадалке не ходи.
«Все-таки меня откачали, — пришло понимание. — А то, что я видел и слышал — галлюцинация. Вкололи какую-то дрянь…»
Я почувствовал облегчение. Хоть и не цеплялся за жизнь, но пережитое только что пугало. Пусть даже это глюк.
Возле моей кровати не наблюдалось никакой аппаратуры. Даже капельницы. И вообще палата не походила на реанимацию. Значит, не инфаркт. В кардиологии мне доводилось бывать — друзей навещал. Обстановка там другая.
Я осторожно сел и прислушался к себе. Удивительно, но нигде не болело. Ни в груди, ни в колене (мой застарелый артроз), даже спина не ныла. Обезболивающих явно не пожалели. В диссонанс этой мысли внезапно засаднил лоб. Я поднял руку и нащупал бинт. Ага! Суду все ясно. Падая, я, видимо, приложился лбом. Наверное, хорошо рассек, если забинтовали. И шов есть, иначе залепили бы пластырем. Это не беда. Я не модель, физиономией не торгую.
Подумав, я встал. Организм требовал кое-куда заглянуть. Меня не качнуло и не повело. Я вообще чувствовал себя прекрасно, если не принимать во внимание рассаженный лоб, конечно. Одежды на стуле не наблюдалось, и я в одних трусах вышел в коридор.
Здесь был свет. Тусклый и желтый. В подвешенных к потолку плафонах горели лампы накаливания. «Совсем не экономят электроэнергию, — мелькнула мысль. — Госконтроля на них нет. Они за энергосбережение глотку выгрызут».
Коридор выглядел убого. Крашеные голубой краской стены, беленый потолок, коричневый линолеум под ногами. Неподалеку виднелся стол дежурной, но ее самой не было. «Это куда меня завезли? — думал я, шлепая в конец коридора. — По уму должны были в „девятку“, она ближе. Но там такого убожества точно нет, приходилось бывать». Туалет, наконец, нашелся, и я протянул руку к двери. И замер: рука была грязной! Причем, измазюкана капитально, как будто копался в моторе. Я поднес к глазам левую руку — та была точно такой. Это где ж меня угораздило? По асфальту, что ли, тащили?
Организм вдруг резко напомнил, зачем я здесь. Ладно, потом выясним. В туалете горел свет. Умывальник здесь был, как и мыло — розовое и размокшее. Ополоснув руки — грязь слезла с них удивительно легко, я вытер ладони о вафельное полотенце и скользнул в кабинку. Струя зажурчала в унитаз. Блаженство! Я подтянул трусы и вдруг замер. Это тело не могло быть моим! Где живот, закрывавший привешенные снизу причиндалы, где ноги с вылезшими венами? Я поднес к глазам ладони. Они были крепкими, с проступающими венами на тыльных сторонах, с подушечками мозолей под основаниями пальцев. Не мои. Черт!