Весь этап она прошла. И умерла у меня на руках в Усть-Каменогорской тюрьме.
Поздно вечером нас привели в Александрию. Ночевали в колхозной конюшне, А утром, часов в пять, нас начали выводить и строить. У конвоя это занимало очень много времени - пока всех построят в колонну, пока выведут овчарок, пока установят свои пулеметы, пересчитают всех... Конечно, в этапе много было возможностей для побега, сколько угодно возможностей, но куда бежать, если немцы близко? Кто бы помог мне, еврейке? Никто не бежал из колонны. Позже было два случая побегов - уже из вагонов. Расстреляли тут же, на месте.
В некоторые дни, когда нас немцы совсем нагоняли, мы шли, почти не отдыхая. Был такой день - я очень хорошо его помню - когда мы вышли в пять утра, а отдых был только на следующий день в семь утра. Мы шли сутки и прошли 70 километров.
Я себе задаю иногда вопрос, есть ли у человека порог боли или порог усталости. Наверное, нет. Наверное, всё-таки нет, если можно пройти 70 километров и через полчаса подняться по крику: "Подъем!", когда кажется, что пусть поставят перед тобой 15 пулеметов - все равно не встану. И всё-таки встаёшь и идешь дальше. В дороге, кстати, умирали немногие. Очень много людей погибло потом, когда уже не надо было идти, когда уже не надо было торопиться, когда нас погрузили в вагоны. Вот тогда на каждой остановке открывали вагоны и вытаскивали умерших. А в дороге, пока шли, почти никто не умер. Во всяком случае, из женщин, кажется, никто. В нашей колонне, первый слева в моем ряду, шел один мужчина, не помню его фамилии. Он был главным инженером крупного завода сельскохозяйственных машин. Мне очень трудно рассказать про него, это невозможно рассказать - это надо видеть. Он все время шел рядом. Он был одет в спецовку. Это был человек не крупный, не толстый и, видимо, не очень крепкий. Выбился он из сил очень быстро. На первых же переходах он уже не хотел есть. Это первый тяжелый признак, когда человек, прошедший 50 км, не хочет есть. По дороге мы все время разговаривали с ним - о литературе, о прочитанном. Меня поразило разнообразие его интересов, очень тонкое понимание литературных школ, очень тонкая оценка писателей в их нарочитом, что ли, отношении к советской власти, в их искренности. Когда я тащила за собой Соколовскую, он помогал мне, и мы втроем шли рука об руку. Я даже не могу вспомнить, как, почему он оторвался от меня. Я как-то не заметила этого, но следующее мгновение меня настолько потрясло... Это произошло после Александрии, за Красной Каменкой, на четвертом или пятом дне нашего пути. Шли проливные дожди, грунтовые дороги страшно размыло/было ужасно много грязи, и идти очень тяжело, а нас все гнали и гнали..."