Пожалуй, если бы не их разочарование, и ничего остального не произошло. Попросту разошлись бы вслед за покинувшим палату Годуновым и Мариной. Но чересчур велико оказалось во многих желание напоследок унизить меня. Коль государь пожалев, не обвалял в грязи, так они решили расстараться сами. Опять-таки и я сам больно весело выглядел, а это для них помрачение праздника и вообще нож острый. Да и Марина подлила масла в огонь. Уже на выходе она, обернувшись, негромко молвила:
– Прощевай, князь. Теперь долго не увидимся, – а во взгляде столько яда – любая гадюка позавидует.
Ну и остальные следом ко мне потянулись. Началось невинно. Ко мне подходили и сетовали по поводу пошатнувшегося здоровья. Правда, по принципу: «Для нас нет большей радости и счастья, чем ваше горе разделить». Но сдерживались не все. Кое-кто выражал мне сочувствие не скрывая удовольствия, а порою обходясь без лицемерного соболезнования.
– Не все тебе, князь, из почтенных людей дураков делать, – проворчал Головин. – Ныне, вишь, и сам в них очутился.
– Оказаться в дураках случается каждому, а вот ты, по-моему, способен на одно это, – огрызнулся я. – Лучше пореже в Казенную избу заглядывай, а то в ней всякий раз после твоего ухода недостает чего-нибудь.
– Ну что, сел в лужу, – злорадно оскалился Салтыков.
– Это по крайней мере лучше, чем ударить в грязь лицом, – парировал я.
– Ишь, одурачить всех нас задумал?! Ан не тут-то было, – бросил на ходу Вельяминов.
– А тебе-то чего волноваться? Одурачить можно умного, но дурака – никогда.
– Низко ты упал, лапушка, – пропел Семен Никитич Годунов.
– Зато с каким достоинством!
Лишь один извинился. Как ни удивительно, но им оказался Татищев.
– Ты, князь, не серчай. Не со зла я на тебя. Да ты и сам виноват. Уж больно изъясняешься мудрено. Опосля-то, ежели не спеша покумекать над твоими речами, много дельного видать, а поначалу…. Вот я и того….
Надо же, дошло до мужика. А за критику спасибо, непременно учту, и впредь постараюсь растолковывать пояснее.
Было и искреннее сочувствие. Сподобился на него Михаил Богданович Сабуров. Во всяком случае, фальши я в его словах не почувствовал.
– Ништо, князь, – ободрил он меня. – Послужить на любом месте можно, а за неблагодарных бог благодарит.
Ишь ты, какой смелый. Даже Годунова вскользь покритиковал, не побоялся. Впрочем, насколько мне известно, он и раньше, воеводствуя в Астрахани, вместе с тамошним архиепископом Феодосием отказался присягнуть Дмитрию. Надо запомнить мужика, благо, он – один-единственный, кто отважился посочувствовать опальному. Нет, вполне возможно, что его точку зрения кто-то разделял, но… молча.