– Дымова?.. Вы хотели сказать – Дима?
Ворон коротко кивнул:
– Ты не знал настоящего имени напарника?
– Нет… так было проще, – начал оправдываться Никита.
– Бывает, – бросил Ворон и отцепил пальцы Никиты от своего рукава. – Но в Периметр ты с нами пойдешь.
– Я и не возражаю, – заверил Никита. Он мог запеть от одного упоминания о путешествии в Зону. Он уже и не надеялся снова побывать в Москве. – А… когда?
– Отлежись недельку, потом посмотрим.
Самолет задерживался, Ворон стоял под навесом и смотрел то на низкие свинцовые облака, то на лужи, пузырящиеся от многочисленных капель. Кажется, одна из народных примет предвещала затяжной дождь.
Мысли текли медленно и плавно, переплывали с одного на другое, вертелись то возле предстоящей встречи, то вокруг будущего похода в Москву. А еще Ворон с удивлением ловил себя на идее, что хорошо бы закурить. При этом привлекательной казалась не сама возможность отравиться никотином, а обстановка: пасмурный день, мало отличимый от вечера, холодный дождь, залетающий под навес ветер…
– Сигаретки не найдется? – спросил вышедший из аэропорта мужик в спортивных штанах, кожаной куртке и кепке.
– Не курю, – ответил Ворон и подумал, что этот вопрос оказался сейчас на удивление к месту, пусть мужик наверняка и сочтет ответ хамским, а его самого – жмотом. Кто же выйдет из теплого помещения мерзнуть за просто так, а не надобности ради?
Удивительно, но мужик вздохнул и покачал головой:
– Что? Никак не дождешься?
– Можно и так сказать, – улыбнулся Ворон и направился к стеклянным дверям, а затем и к эскалаторам на второй этаж. Душещипательные разговоры с незнакомцами ему точно не требовались.
Неожиданно нагнавшая его личная жизнь развивалась странно, скачкообразно и без обязательств. Впрочем, она более чем устраивала его самого и удивляла окружающих. Ворон был не из тех, кто желал вить гнездо, приводить в него подругу сердца и заводить общий быт. Его коробило от одной мысли об этом. Свой первый брак он вспоминал едва ли не с ужасом, хотя по меркам, принятым в обществе (якобы принятым, правда, что не мешало попадаться на крючок новым поколениям), его тогдашняя жизнь казалась чуть ли не идеальной.
Собственный дом с садом, пара машин, красавица-жена, ничуть не подурневшая после родов, сын – казалось бы, все есть. Вот только жена вдруг превратилась в помесь Золушки и американки времен шестидесятых – этакое вечно улыбающееся, щебечущее нечто, живущее интересами мужа, дома и семьи. Идеал домостроя и непрекращающийся ад в семейной жизни! Ворон не считал себя бездушной штамповкой и почти физически не мог говорить «я люблю тебя, дорогая!» на завтрак, обед и ужин. Он предпочитал действовать, а не сотрясать воздух пустыми словами. Не стремился к идеалу «как у всех» и обладал гордостью и самоуважением, чтобы не примеривать на себя навязываемую роль образцового мужа.