Он писал о ночи, метавшейся в весенней лихорадке, о звездах, что «как сыпь на коже голубой»; он полагал, что яркая необычность слов — это и есть поэзия. А перед рассветом, уже истерзанный сомнениями и поисками, снимал с полки Пушкина и открывал первое попавшееся:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия…
Это было просто до слез, и Эдуарду начинали казаться жалкими и ничтожно бездарными все его собственные «лихорадочные ночи» и «трепетные ресницы», вся эта пестрота и нагромождения образов.
В первый день службы на «Баклане» он дал себе слово не написать ни одной пары рифмованных строк о море, но, конечно, не удержался, и лейтенант Белоконь, случайно узнавший об этом, сам отвел его в редакцию. («У меня там есть один знакомый, тоже любитель футбола. Он, по-моему, кое-что понимает в стихах»).
Они поднимались на третий этаж по лестнице, пропитанной запахами газетной краски, и Климачков замирал от ужаса: если б не лейтенант, он и шагу сюда не шагнул бы. А Белоконь привел его к своему знакомому подполковнику с веселыми серыми глазами.
— Вот, Иван Андреевич, послушайте… А я, с вашего разрешения, пойду — у меня дела в городе. Вы доберетесь один на корабль, Климачков? Ну, желаю успеха.
Он ушел, а подполковник сказал:
— Что ж, читайте.
— Как… прямо здесь? — растерялся Климачков.
— А где же? — удивленно посмотрел на него офицер. И Климачков подчинился, только дрожь в голосе все-таки выдавала его волнение.
Когда наклоняется палуба
И мир подпираешь плечом,
Мы верим:
что с нами ни стало бы, —
Матросы, нам все нипочем!
— А что? — произнес подполковник. — Непло-о-хо. Ну-ка дальше.
Теперь Климачков читал уже увереннее, он торопился убедить самого себя, что это, должно быть, и в самом деле неплохо, — если подполковник так говорит. Читал он немного нараспев, не замечая, что покачивается:
Когда разъяренными бивнями
Бьют волны в стальные борта
И небо срывается ливнями, —
Матросы, нам все ни черта!
— Вот это «ни черта» вы, пожалуй, уберите, уберите, — заторопился подполковник.
И Климачков даже удивился: офицер разговаривает с ним, как с настоящим поэтом.
Когда в ураганную, синюю
Я с палубы в бездну лечу,
Я знаю: отныне всесилен я
И все мне теперь по плечу! —
уже совсем уверенно закончил Климачков.
Подполковник поднялся:
— Ну что ж, я рад был послушать вас. Оставьте, на будущей неделе мы это дадим. Только «чертей», — напомнил он, — пожалуйста, куда-нибудь… подальше. Вам тут и работы всей на пять минут…
Он говорил и все поглядывал на часы: видно, Климачков оторвал его от других, более важных дел.