— Я?
— Конечно, ты, Лейтенант. Разумеется, ты. И еще я. Если, конечно, ты сочтешь нужным.
Она, уже все решив, задрала пеньюарчик, легла на животик, подставив на обозрение всем желающим аккуратную попку, и приготовилась получать удовольствие.
* * *
— У тебя шрамы на груди, — говорит она некоторое время спустя. — Откуда они?
— Это важно?
— Мы застряли в месте между Землей и Небом. Или Землей и Преисподней, как тебе больше нравится. В невозможном месте. Здесь ничего не важно, только почему бы не побыть откровенными хотя бы здесь и сейчас. Кто ты? Как тебя зовут на самом деле?
— Лейтенант.
— Ну, как знаешь.
Мы лежим на том же самом диванчике, одежда разбросана по полу, туда же отправился и пустой и больше не нужный поднос, у меня в руке стакан с каким-то местным коктейлем — джин, мята, лимон и еще что-то, на вкус напоминает божественный нектар. В соседней комнате уже началось обычное для этого места веселье — там слышны девичьи визги, грохот посуды, и играет расстроенное пианино, где за тапера отдувается какой-то ушлый парень с красными замшевыми перчатками, свешивающимися из заднего кармана брюк. Мошенник, должно быть, а может, убийца. Других здесь не водится.
Алика, чьи теплые пальчики скользят сейчас по моей коже, невесело хмыкает.
— Можно сказать, что они нашли друг друга: хмурый любвеобильный мексиканец и дешевая бордельная шлюха. Будешь меня защищать теперь от всяких крикливых мудаков, любящих распускать руки не по делу, Лейтенант? Учти, здесь таких полным-полно, и нельзя сказать, что со временем эта ситуация изменится. Ты точно хорошо подумал?
— Боюсь, что все будет совсем не так завлекательно, — я шевелюсь, ставя стакан на пол, и мягкая девичья ладошка соскальзывает куда-то вниз. Впрочем, я не имею ничего против. — Видишь ли, я не планирую задерживаться в этой сточной канаве ни на секунду дольше, чем требуется.
— А я, значит, провожу здесь вечность потому, что жить не могу без грязи, вони, крови и песчаных бурь, верно? — Она достает из-под дивана оловянный пенал со спичками и, морщась, поджигает длинную сигаретину. Клуб густого синего дыма воняет, словно тысяча протухших яиц. — Не то, чтобы отсюда был официальный выход, ковбой. Да и вообще хоть какой-нибудь, пускай самый плохонький выход.
— Он есть, — говорю я, и девушка замирает, обратившись в слух. — И я намереваюсь им воспользоваться.
— Что? Постой! Нет. Черт! — Слова мешают и путаются. — А, к чертям! О чем ты?
Я рассказываю о последних словах Часовщика. Большой бескорыстный поступок. Спасение города от долгой мучительной смерти. Я собираюсь выбраться из этой дыры, пройдя по черному ходу.