– Могу, – тихо ответила она, и мастерскую наполнили чарующие звуки нежного голоса и незнакомые слова песни.
Они всплывали в памяти Бездушной легко, как пузырьки на поверхность воды, и чем дальше она пела, тем легче становилось на душе, отпускало что-то, что еще оставалось там глубоко, несмотря на вчерашнее посещение собора и обители Печали. А Ирбет, почти не глядя на холст, лихорадочно рисовал, разложив перед собой вчерашние наброски, и его лицо буквально лучилось вдохновением…
Время пролетело незаметно для обоих, Лессель настолько ушла в себя и свои песни, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь в такт, что, когда раздался негромкий голос Ирбета, вздрогнула и несколько мгновений непонимающе смотрела на него.
– Лессель… Вы не откажетесь прогуляться со мной?
Она подумала… Совсем немного, потому что посмотреть Феир хотелось больше, чем возвращаться во дворец, и кивнула:
– Не откажусь.
На лице Ирбета снова сверкнула обаятельная улыбка, он отложил кисть и вытер руки.
– Тогда с вашего позволения я приведу себя в порядок, и мы пойдем.
Вскоре они вышли на улицу, и художник снова спросил:
– Вы не против, если я возьму вас за руку? Чтобы не потеряться, народу много, – пояснил он.
– Не против, – тихо ответила Лесси.
Было ужасно непривычно, что едва знакомый мужчина проявляет такую вежливость, хотя девушка видела, что нравится ему. Бездушная слишком часто в прошлом видела такой же блеск в глазах других, кого потом убивала, отнимая чувства; только у Ирбета он был мягче и без нездорового вожделения. Когда его пальцы аккуратно сжали ее ладонь, по руке Лессель вдруг прокатилась волна странной дрожи, а дыхание почему-то перехватило. Показалось, всего на одно мгновение, что кто-то когда-то вот так же бережно держал, родной и близкий, и сердце болезненно сжалось в груди от непонятной щемящей тоски…
– Вы в первый раз в Феире, да? – ворвался в ее мысли голос Ирбета, возвращая в реальность, и Лесси, тряхнув головой, поспешно кивнула. – Если не секрет, откуда вы приехали?
– Не помню, – честно ответила Лессель.
– Ладно, не будем о вашем прошлом, – легко согласился Ирбет и переключился на рассказы о своей богатой на смешные случайности творческой жизни.
Лесси заслушалась. Из художника вышел отличный рассказчик, он изображал сценки с эмоциями и в лицах, так что, даже не зная всех многочисленных приятелей Ирбета, она словно вживую видела все, о чем он говорил. Еще ее спутник отлично знал город и множество интересных историй и о Феире, которыми тоже делился, пока они неторопливо брели по улицам, взявшись за руки. Иногда Ирбет замолкал, и эта уютная тишина не доставляла неудобства ни Лессель, ни самому художнику. Время от времени он тихонько поглаживал ее ладошку, и дыхание Лесси снова сбивалось от непонятного волнения. Она невольно сравнивала с тем, что ощущала рядом с Корхиллом, и честно отвечала себе, что с Ирбетом приятнее. Потому что он смотрел только на нее, больше ни на кого вокруг, его интерес был не отстраненным, наблюдательным, как у Карателя, и не наполненным бездумной страстью, как у прежних жертв. Во взгляде Ирбета таилось тепло, оно пряталось в уголках улыбки, на которую Лессель хотелось смотреть и смотреть. И улыбаться в ответ тоже. Хотелось тоже что-нибудь рассказать, но девушка не знала, что именно, – вряд ли художнику будет интересно услышать о том, как умерла сестра Лессель, или о ее жизни во дворце, – поэтому она продолжала по большей части молчать и слушать Ирбета.