.
Примечательна в этом мальчике лишь его любовь к матери: «Он не был маменьким сынком в обычном смысле слова, но я никогда не наблюдал более глубокой привязанности». Любовь была обоюдной: «Клара Гитлер молилась на сына… Она позволяла ему идти собственным путём, насколько это было возможно». Она восхищалась его рисунками и акварелями, поддерживала его художнические амбиции наперекор отцу: «Какой ценой ей это давалось, можно только догадываться». Данное высказывание можно расценить как намёк на не слишком счастливый брак. Однако врач вовсе не придерживается того мнения, что материнская любовь носила болезненный характер.
Материальное положение семьи, по словам доктора Блоха, было стеснённым. Клара Гитлер не позволяла себе «никаких излишеств», жила крайне скромно и экономно[100]. О семейном бюджете Гитлеров сохранились некоторые данные: ежемесячная вдовья пенсия Клары Гитлер составляла сто крон плюс по сорок крон на воспитание Адольфа и Паулы. Продажа дома в Леондинге принесла десять тысяч крон, из которых вычли ипотеку, налоги, накладные расходы и — заблокированные до достижения двадцати четырёх лет — доли наследства двоих детей, Адольфа и Паулы (на каждого — по 652 кроны)[101].
Оставшиеся пять с половиной тысяч при четырёх процентах годовых приносили 220 крон в год. Кроме того, мать могла располагать процентами от доли наследства Адольфа и Паулы до достижения ими восемнадцати лет, что давало в год дополнительно 52 кроны. Однако проценты (не более 23 крон в месяц) не покрывали арендную плату. Семья из четырёх человек, у которой теперь нет даже собственного огорода и сада, как было в Леондинге, вынуждена жить очень скромно, к тому же в 1905 году рост цен становится заметным, а мать болеет. Даже если «тётушка Хани» участвовала в расходах, Кларе Гитлер, видимо, всё же приходилось тратить основной капитал. Квартира у них совсем маленькая, но мать берёт в дом нахлебника, 12-летнего Вильгельма Хагмюллера, сына пекаря из Леондинга, и по будням тот обедает вместе с семьёй.
16-летний Адольф, теперь «единственный мужчина» в семье, ведёт себя как сын состоятельных родителей. У него есть собственная комната, а это значит, что женщины делят на троих оставшуюся комнату и кухню. Он увлекается прогулками, вечерними увеселениями, чтением и рисованием. В «Моей борьбе» он называет два следующих линцских года счастливейшим временем, которое казалось мне порой прекрасным сном. Он живёт как маменькин сынок, ведёт безмятежное существование, на мягкой перине[102]. После безрадостной жизни в Штайре он особенно наслаждается развлечениями, доступными в провинциальной столице. Пятнадцати-шестнадцати лет он ходил, как сам пишет в 1942 году,