— Господи Иисусе, о ком именно мы сейчас говорим? — спрашивает Роберт. — Потому что это звучит так, будто это снова одна из твоих горьких тирад про маму.
— Он всегда разражается тирадами про маму, когда пьян, — тихим шепотом объясняет мне Саша.
Мой рот образует круглое «о». Я столько раз была свидетелем, как Алан нежно отзывался о Лиз в прошлом.
— Кстати, об этой старой карге, — говорит Алан заплетающимся языком. — Вы знаете, что я пригласил её на свою вечеринку, а она сказала «нет»? Она считает, что чертовски лучше меня, живя там, в своём причудливом маленьком коттедже. Ха! Не смешите меня.
— Алан, дорогой, давай поговорим о чём-нибудь другом, ладно? — говорит Мелани, обвивая рукой его за плечи.
Он отвлекается на её декольте, и Саша с отвращением закатывает глаза. Я поворачиваюсь к Роберту, а тот пристально смотрит в окно, затем опускает на меня взгляд и потирает большим пальцем моё запястье. На миг я закрываю глаза и убираю свою руку. Он растерянно смотрит на меня, но не пытается коснуться снова.
Когда мы подъезжаем к Дорчестеру, снаружи я обнаруживаю папарацци, видимо, будут знаменитости. Мы выходим из лимузина, и щёлкают вспышки камер, но в основном, им интереснее снимать Алана и Мелани. Саша цепляет меня за руку, а секундой позже Роберт берёт меня за другую руку.
— Видишь иронию? — спрашивает Сашу Роберт, показывая, как вспыхивают камеры. — Ты — папарацци, которого фотографируют папарацци.
Смеясь, она качает головой.
— Да, это странный старый мир, братишка.
Мы пробираемся внутрь зала, где появление Алана сразу же встречают громкими восклицаниями, возгласами и криками: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!»
Место разукрашено в пух и прах. Люстры, свисающие с потолка, и зеркала на стенах, дающие иллюзию ещё большего пространства. В комнате есть танцпол, столы и стулья на периферии. Во главе комнаты установлена сцена, и мне приходится присмотреться повнимательнее, чтобы увидеть группу.
— Мои глаза обманывают меня или это «Дюран Дюран»? — в изумлении спрашиваю я Сашу.
Она смеётся.
— Он заставляет их играть каждый год. Они его любимчики, ведь восьмидесятые были временем его расцвета.
Я хихикаю.
— Ладно, сейчас я просто представляю себе твоего отца с белокурым «гвоздём» программы и прической «рыбий хвост»
— По-моему, однажды я видел его снимок в белом пиджаке, — шутливо вставляет Роберт. — О, а «Шпандау Балет» будет позже.
Я разеваю на него рот.
— Ты серьёзно?
— Да. Ты никогда не захочешь снова слушать другого клавишника, прежде чем закончится эта ночь, — шутит он.
— Я не знаю. Мне в какой-то степени нравится Мартин Кемп, — смущённо признаюсь я.