«Да я же лечу прямо в ад!» — запоздало подумал он, поняв, что уже находится не в своем прежнем, а в каком-то новом, скользком и зловонном теле. «Господи, помоги!» — отчаянно взвыл только что погибший убийца. Но ему никто не ответил, и, спустя мгновение, он испытал исполинскую, нечеловеческую боль, погрузившись, словно прыгун в воду, в раскаленную лаву. Предпоследняя мысль, пришедшая к нему, когда он выныривал, была: «а ведь я здесь не один, здесь таких, как я, — миллионы!
Последним же, что он подумал, было: «И теперь так будет вечно!»
* * *
Людмилу Ракчееву, в отличие от ее гражданского мужа, в СИЗО не повезли. Пройдя в сопровождении огромного роста и неимоверной упитанности сержантки полиции по коридору изолятора временного содержания, задержанная оказалась перед выкрашенной в темно-зеленый цвет металлической дверью с большим глазком.
— Руки за спину, — скомандовала ей звероподобная конвоирша и, дождавшись выполнения команды, залязгала в замке ключом.
Когда Людмила, щурясь от недостатка света в камере, где горело только дежурное освещение, вошла внутрь, к ней подскочила какая-то замарашка, похожая повадками и голосом на «Промокашку» из фильма «Место встречи изменить нельзя». Это была молодая зэчка внешностью смахивающая на цыганку или еще какую-то гастарбайтершу, одетая в длинное, давно не знавшее стирки цветастое платье. Немытые, слипшиеся черные волосы небрежно заколоты на затылке, щербатый рот, нагло скалится, источая из своих глубин отвратительную вонь от гнилых зубов.
— Ты кто такая? — осведомилась она у Людмилы противным голосом, в котором угадывались глумливые нотки.
Ракчеева, не обращая на нее внимания, брезгливо поморщилась, повернулась к сержанту полиции, которая ее сюда привела и, надменно вскинув подбородок, поинтересовалась:
— Вы куда меня привели? Я — адвокат и являюсь спецсубъектом. А согласно приказу вашего министра, вы не имеете права помещать меня в камеру с обычными задержанными. Только с работницами полиции, судов, прокуратуры или адвокатами.
Однако та, не придав ее словам ни малейшего значения, посмотрела мимо нее внутрь камеры и громко провозгласила:
— Бабоньки, встречайте! Это та сучка, которая убила восьмилетнюю девочку и загубила ее мать, отца и няню. Думаю, что вы окажете ей достойный прием. — Она перевела взгляд на Ракчееву. — А ты, падла батистовая, сегодня ночью пожалеешь, что ты вообще родилась на Божий свет!
После этого она вышла и закрыла дверь снаружи. А Людмила так и осталась на месте, испуганно вглядываясь вперед.
В камере было пять женщин и шесть металлических одноярусных кроватей. Четыре из них лежали на своих «шконках», тянущихся по обе стороны от входа. Пятая стояла перед ней. Это была вся та же «Промокашка», как ее окрестила убийца ребенка. С минуту в «хате» царила тишина, видимо арестантки осмысливали услышанное, а «смотрящая», лежавшая в дальней части камеры справа, обдумывала, как ей быть. Это была дородная, похожая телом на бочку, пожилая женщина лет пятидесяти пяти в коротком синем халате с наполовину седыми волосами и прической каре. Почти ничего в ее внешности не свидетельствовало о принадлежности хозяйки к высшей тюремной касте, кроме волчьего взгляда. Если бы в помещении было светлее, Людмила смогла бы разглядеть в «Сизой» опасную рептилию, лишь по недоразумению помещенную в человеческий облик. Впрочем, они обе были одного поля ягоды. За исключением, пожалуй, отношения к детям. Ведь Ракчеева, несмотря на то, что она вырастила двоих сыновей, детей не любила. В отличие от Валентины Сизовой, которая между ходками на зону, всегда любила поняньчиться сначала с дочками, а последнее время, и с внуками.