Она постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. На кухне стол и шкафчик над ним, еще, видимо, времен гражданской войны, несколько табуреток. В комнате пружинная кровать с периной. Все чисто, аккуратно и убого.
Светлана поставила коробки на стол. Интересно, где же сама Василиса, куда она могла уйти? В гости не пойдет, это точно. Значит, ушла в Грязновку к своим на кладбище, десять верст для деревенских не расстояние.
Навязчивый образ Михайлова постоянно преследовал Василису. С ним вставала, работала и ложилась. После переезда еще ни разу не посещала могилки, так долго никогда не отсутствовала.
Пять ухоженных могилок в рядок, деревянная скамеечка… она присела и не заметила, как образ Михайлова исчез. Стала вспоминать и говорить с детьми, родителями, мужем. Долго, очень долго сидела, не шевелясь, с виду задремавшая женщина. Сегодня она увидела то, что раньше не приходило — лютый холод и снег, дети, выскочившие раздетыми на улицу, веселились, кидая друг в дружку снегом. Потом враз встали, понуро наклонив головы: «Ты прости нас, мамочка, тебя не было и нам стало жарко у печки. Выскочили поиграть… ты прости нас, мамочка». Лица постепенно растворились и видение полностью исчезло.
Василиса почувствовала, как по щекам бегут слезы, смахнула их ладошкой. «Деточки вы мои, деточки, почему же вы не оделись»? — все шептала и шептала она. Так и сидела, отрешившись от внешнего мира.
Потом перед глазами стало появляться что-то непонятное, постепенно вырисовываясь в лес, в то самое место, где медведь задрал ее мужа. И он вышел сам совершенно в другой странной и белой одежде. Четко просматривалось лишь лицо, заговорил родным голосом, но словно издалека: «Ты любишь, Василисушка, любишь. Терпи, Василисушка, хороший человек, добрый…не твой он, Василисушка. Ты иди, не время еще быть с нами». Она видела, как откуда-то появились дети, прижавшись к отцу, и стали удаляться, пока не исчезли совсем.
Василиса встала со скамейки… «Любишь… кого я люблю»? Перед глазами вновь всплыл образ Михайлова… она так и осела на скамью. Сердце застучала, словно готовое выпрыгнуть. «Боренька»… И опять родной голос мужа: «Не твой он, Василисушка, терпи»…
Она огляделась, уже стало темнеть. Пошла обратно быстрым шагом, смахивая с лица бежавшие слезы. Что-то перевернулась внутри, словно вынули камень, и стало легче дышать. То шла тихо, то почти бежала, иногда останавливаясь совсем… и плакала. Плакала впервые за несколько последних лет. «Не мой он, не мой», стучали в голове слова.
Стемнело и в деревне не видели, как вернулась Василиса, заметили лишь зажженный свет в доме. Она подошла к столу, потрогала стоявшие коробки, снова заплакала тихо и беззвучно. «Не мой»…