Как и предполагала моя супруга, доктор Палау наконец-то рассвирепел и со всей ответственностью заявил, что с литературным листком кончено и что он не собирается благодарить меня за оказанные услуги, так как ему не до шуток, и чтобы я поскорее убирался восвояси.
Скажу откровенно: по-моему, увольнение следует объяснить, как это ни покажется невероятным, нечаянной публикацией замечательной поэмы «Набег», воссоздающей весьма любимую в округе историю — опустошительный налет индейцев из пампы, учинивших поголовную резню. Историческую достоверность трагедии подвергают сомнению многие ниспровергатели фигуры Сарате. Это, однако, вдохновило на создание восхитительных строф Лукаса Палау, аукциониста и племянника нашего главного редактора. Когда вы, юноша, соберетесь на поезд, а времени остается немного, я покажу вам упомянутую поэму, которую храню в рамке. Я опубликовал ее, согласно моим правилам, даже не взглянув на подпись и текст. Поэт, как мне сказали, не мешкая завалил нас новыми виршами, которые тщетно ждали своей очереди, ибо я все печатал строго в порядке поступления. Нелепости громоздились одна за другой, я все тянул с публикацией, но непотизм и нетерпение переполнили чашу, и мне пришлось пробираться к выходу. Я ретировался.
Эту тираду Гоменсоро произнес без горечи и с очевидной искренностью. Я слушал с лицом человека, который созерцает пролетающую мимо свинью, и не скоро смог вымолвить:
— Может, я тупоумный, но до конца не улавливаю. Хочу понять, хочу понять.
— Ваш час еще не пробил, — прозвучало в ответ. — Судя по всему, вы не из здешних, любезных моему сердцу краев, но в силу тупоумия — если следовать вашей суровой, сколь и объективной аттестации — вполне могли бы сойти за местного, так как ни словечка не поняли из того, что я вам втолковываю. Еще одним свидетельством широкого непонимания стала инициатива Почетного комитета, предложившего мне войти в состав жюри конкурса поэтов, который снискал немалую славу нашему бурно растущему городку. Они совсем ничего не поняли! Верный своему долгу, я отказался. Угрозы и посулы разбились о мою решимость свободолюбивой личности.
На этом, с видом человека, давшего ключ к разгадке, он принялся потягивать через трубочку горький мате и углубился в свой внутренний мир.
Когда с содержимым небольшого сосуда было покончено, я осмелился пролепетать тоненьким голоском:
— Я по-прежнему не понимаю, мой дорогой шеф.
— Ладно, скажу доступными для вашего уровня словами. Те, кто, вооружившись пером, подрывает добрые нравы или основы государства, надеюсь, не могут не знать, что они рискуют разбить лоб о непреклонность цензуры. Факт возмутительный, но он предполагает некие правила игры, и нарушающему их остается пенять на себя. Посмотрим, что происходит, когда вы лично являетесь в редакцию с рукописью, которая, как ни крути, представляет собой полный бред. Ее читают, возвращают и советуют поместить, куда вам будет угодно. Держу пари: вы выйдете оттуда в уверенности, что стали жертвой самой безжалостной цензуры. Теперь предположим невероятное. Представленный вами текст далек от кретинизма; издатель принимает его и отправляет в типографию. В киосках и книжных лавках его предложат вниманию доверчивых простаков. Вас ожидает полный успех, но непреложная истина, уважаемый юноша, состоит в том, что ваша рукопись, будь она ахинеей или нет, вынуждена была пройти через беспощадные жернова цензуры. Кто-то ее просмотрел, пусть даже de visu