— Ладно, мамой клянусь, ты что-то хотел сообщить. Что?
Вера посмотрел тупым взглядом на код. "Сомертон" боялся кого-то и применил шифровку. Кого? Какую? Не мудреную, иначе идея сообщения теряла смысл. Вера проверила варианты простого сдвига, когда буквы алфавита перемещались на несколько шагов: А становилась E, B — F и так далее. Вера написала в столбец 26 вариантов для первого слова из кода, но ничего понятного не увидела.
В голову пришло, что "Сомертон" использовал кодовое слово, которое зашил в карман. Она попробовала шифры Плейфера и Виженера. Отбросила Бэкона — он удлинял сообщение в несколько раз, а оно и так выходило куцым. Наконец, метод Хилла, который искренне ненавидела из-за операций с матрицами. Ничего. Использовала ключи "Vera", "Maryanna", "Janna" — с тем же нулевым эффектом.
К трем ночи, обессиленная, Вера рухнула на кровать и задремала. Ей снились "Рубайи": они наплывали друг на друга и переплетались в колючую проволоку, а Вера пробиралась сквозь этот шипастый, раздирающий до крови лес. Среди четверостиший мелькало сообщение "Сомертона". Вера удивилась, до чего оно похоже на них, но буквы оплели правую руку — правую руку Марианны, — и с резью ввинтились в кость.
От этой боли Вера проснулась. Несколько минут прошли в муторном полузабытьи, но дольше она не выдержала: тяжело поднялась и, натыкаясь на косяки, на стулья, побрела за лекарством. По комнате гулял ледяной сквозняк и рвал календарные листья; от холода кожа покрылась цыпками.
Вера выдавила из пачки две таблетки "Нурофена", когда сон окончательно сошел и обожгло понимание: болела иная рука. Та, которую оторвало, как отрывают кусочек от булки. Та, что осталась в госпитале, в пепле или еще черти где.
Вера медленно-медленно вдохнула носом и убрала таблетки. Закрыла окно, за которым светилась во мраке бледная, точно утопленница, высотка на берегу. Подъезды ее уступами спускались к волноотбойной стене, отчего чудилось, будто угловатое бетонное тело сползает в воду.
Вере нестерпимо хотелось человеческих голосов. Она коченелыми, непослушными пальцами стала включать радио по всей квартире. Музыка? Ведущие? Новости? Нет, шипение и треск. Боль из призрачной конечности накатывала волнами и эхом пульсировала в затылке. Веру, несмотря на холод, бросило в пот. Она стиснула зубы от особенно мучительного приступа да так и застыла — посреди квартиры, замурованная в стене белого шума. Невидимые тиски раздавливали и дробили невидимые кости, Вера схватила затянутую в черную кожу руку другой, здоровой, и впилась ногтями — зверски, до онемения, чтобы заглушить призрачную резь. Но нейрональные всплески глохли на пути, и до разума доходили лишь робкие отголоски. Вера не выдержала и заплакала — от боли, страха, от обиды, что Герман не рядом. Не обнимет, не погладит ее по голове — ибо квартира пуста и дом пуст, призрачно, мертвенно-пуст, огромный для Северо-Стрелецка 22-этажный дом с сердцем из никелированной лифтовой шахты.