— Как и ты?
— О, больше, Леонардо, гораздо больше.
Леонардо отвернулся от Бенедетто.
— Мастер машин, почему здесь так мало разных видов пушек и снарядов? — спросил он у евнуха по-арабски.
— Разве тебе не довольно того, что есть?
— Я был в мастерской маэстро Зороастро и видел много машин, которые могли бы нанести большой ущерб врагам калифа.
— То, что мы изготовили, нельзя сделать в походе, — сказал мастер. — Кузнецы сделают мосты и осадные орудия, а пушечные мастера изготовят порох.
— И мы повезём с собой косы, которые при нужде можно будет прикрепить к повозкам, — добавил Бенедетто. — Всё прочее можно будет собрать уже на месте, перед боем.
— Это идея Зороастро? — спросил Леонардо.
— Нет, — ответил Абд аль-Латиф, — эмира Хилала и моя собственная. Сила в простоте. Большинство изобретений Зороастро... неразумны.
— А эти? — спросил Леонардо, указывая на пушки, которые с помощью лебёдок грузили на возы.
— Маэстро Зороастро не изобретал их, — сказал Абд аль-Латиф. — Это сделал я.
Боеприпасы закончат грузить на заре, и именно тогда полки Хилала покинут Дамаск и отправятся на север, в Персию.
Поскольку Леонардо нечего было делать в пушечных мастерских, он обшарил студию Зороастро. Он читал заметки Зороастро, изучал его модели и уже готовые машины. В считанные минуты он разобрался в хаосе, царившем в студии, словно эта студия принадлежала ему — в определённом смысле так оно и было. Зороастро стремился стать Леонардо и почти преуспел в своём стремлении — Леонардо с трудом отличал его идеи от своих собственных. Зороастро придумал свои виды катапульт, баллист и конических снарядов; он создал машины, швырявшие камни, и арбалеты с несколькими тетивами; но более всего Леонардо захватила самодвижущаяся тележка, которая была спрятана в чулане, обнаруженном им по чистой случайности. Это было целиком и полностью творение Зороастро, однако зубчатая передача с разными трансмиссиями казалась Леонардо такой знакомой, словно он сам придумал её.
Да, здесь Зороастро наконец стал самим собой, и только теперь Леонардо до конца понял своего друга. Он потерял родственную душу; чертежи и механизмы в этой студии не были делом рук подражателя. Леонардо как будто отвернулся, когда убивали его самого; и когда он — безмерно усталый, почти дремлющий — видел мысленным взором своего друга и вспоминал разные случаи из прошлого — он ощутил на себе свой же осуждающий взгляд.
Словно вновь сжигали его горящие глаза отца.
Насколько уродлив был Зороастро, настолько красив Леонардо. Однако Зороастро был зеркалом Леонардовой души. Та хитрость и себялюбие, которые Леонардо видел в своём друге, были частью его самого. Опустившись на колени перед машиной Зороастро, окружённой железными и деревянными конструкциями, словно разными статуями самой Святой Девы, Леонардо заснул.