Этот младенец, с тонкой шелковистой кожей на голове. Требовательным крошечным ртом. Беспокойными ручками.
Она не зовет их. Не произносит ни слова.
Просто смотрит, как темный силуэт женщины, все время раскачиваясь, скользит мимо бамбука. Ребенок не успокаивается. И затем женщина с ребенком исчезают, и они с Линкольном снова одни.
18:17
Мама, мне надо в туалет.
У него железный мочевой пузырь, у этого мальчугана. Он почти никогда не просится в туалет.
– Ты можешь пописать, как щеночек? – шепчет она.
– Не хочу, как щенок. Слишком темно.
Он прав насчет темноты. Небо темно-синее. Она видит перед собой лишь очертания своей руки.
– Еще хорошо видно, – говорит она.
– Я хочу в туалет, – слишком громко произносит он. – Настоящий туалет. И чтобы смывалось.
– Послушай, плохие дяди все еще здесь. Тебе надо сидеть очень тихо, чтобы они не нашли нас. Придут полицейские, и мы отправимся домой. Но пока тебе придется пописать, как щенку.
Линкольн задумывается. Когда его приучали к горшку, то на протяжении нескольких месяцев он садился на горшок, только если ему разрешали надеть велосипедный шлем.
– Они могут услышать, когда я буду писать, – возражает он. – Они могут меня застрелить.
У нее в носу начинает щипать – прелюдия к слезам, и сама мысль об этом сильно пугает ее. Нельзя, чтобы сын увидел ее слезы.
– Они тебя не услышат, – говорит она. – Я буду рядом.
«И я могу остановить пулю, – хочется ей добавить. – Я никогда не допущу, чтобы тебе сделали больно. Я сильней, проворней и умней любого, кто может здесь оказаться». Суть в том, что ей не надо даже этого говорить, потому что он в это верит, и ей тоже хотелось бы в это верить.
Его нижняя губа дрожит, и плечи тоже начинают трястись. Впервые она видит на его лице страх.
– Мамочка, – приблизившись к ней, произносит он, – я хочу тебя обнять.
Он давно уже не делал этого, если только по утрам. Это его давнишний пароль, помогающий избавиться от паники, когда он, например, входит в заполненную незнакомыми людьми комнату. Джоан раскрывает объятия, и Линкольн прижимается к ней, уткнувшись лицом в ее шею. Она чувствует его дыхание и влажные губы на своей коже. Он запускает пальцы ей в волосы. Когда он был младенцем, то запускал пальчики ей в волосы, пока она кормила его, и ей пришлось отказаться от конского хвоста, чтобы он мог добраться до ее волос.
– Ах ты мой малыш, – говорит она.
Под тяжестью его тела напряжение у нее в плечах спадает. Возможно, в том, что его потребность в ней ее успокаивает, есть что-то ужасное. Он, шумно дыша, трется носом о ее подбородок. Потом немного отодвигается, и она чувствует на подбородке его сопли.