Да, мои друзья не питают влечения к книгам, и это хорошо. Я про них написал достаточно откровенно, за это могут и рожу разбить – чего-чего, а самолюбия у них хоть отбавляй, и, кажется, чем меньше перспектив более-менее приличной жизни, тем сильнее растет самолюбие… В общем, то отмечание приезда не принесло мне никакого удовольствия, и теперь я решил его не устраивать.
Этот июль получился хлопотливым, заполненным, так сказать, общественными делами. Узнав о моем приезде, прибежала корреспондентка районной газеты «Надежда», где я напечатал свои первые рассказы, и тут же, на лавочке, взяла интервью и сфотографировала. Потом меня пригласили в библиотеку – я побеседовал с библиотекаршами и учителями о литературе, культурной жизни столицы (которую, правда, почти не знаю, нигде не бываю), вообще о жизни… Потом было интервью на городском телевидении, передача в краеведческий музей моих книг… Сестра, актриса городского драмтеатра, существующего, кажется, лишь по традиции (с середины позапрошлого века), с не свойственной ей робостью сообщила, что режиссер хочет встретиться со мной, почитать мои новые произведения на предмет постановки; когда-то я носил ему пьесы и инсценировки, и он небрежно так мне отказывал, и теперь через губу я ответил сестре, что подумаю… По вечерам, поднимая рюмочку, отец объявлял один и тот же тост: «Ну, Роман, за твои успехи!», а мама то и дело счастливо плакала. Я же… Даже не знаю, как назвать свое состояние от интервью и прочих знаков внимания. Радость, конечно, удовлетворение, но с примесью снисходительности, с ощущением почти игрушечности этих интервью для четырехполосной, малого формата, состоящей на треть из объявлений, поздравлений и некрологов районной ежедневки, для телеканала, который наверняка никто и не смотрит…
Правду сказать, мне ничего сейчас здесь не хотелось. Только покоя. Для интервью и встреч нужно было тщательно бриться, одеваться в чистое; возня на огороде казалась почти бессмысленной (в Москве я привык просто закупать на рынке все необходимое в любое время года), тосты отца и слезы мамы вызывали только досаду. И я все чаще усаживался в одиночестве на скамейку с бутылкой «Клинского», хрустел «Кириешками». С удовольствием слушал заполошную перекличку снесшейся курицы с петухом, посмеивался над потешными уродцами-дворнягами, произошедшими от скрещения бог знает каких пород… Иногда на церковной колоколенке тускло, как алюминиевые, звенели колокола, и становилось как-то так грустно-сладостно, тоскливо, что тянуло заскулить.
Вяло, будто не о себе, я размышлял о будущем. Успехи успехами, книги книгами, Москва Москвой, восемь тысяч зарплата плюс гонорары, Берлин, премии, а с другой стороны… Хоть меня и называют здесь москвичом, но в Москве я самый настоящий провинциал, со всеми минусами этого типа людей.