Беглецы наловчились даже заваривать чай. И опять без навыков Поданы ничего бы не вышло. Это она наковыряла в какой-то луже глины и слепила из неё неказистый, но неплохо держащий воду, горшок. Когда женщина принесла своё творение к костру, Платон удивился – как же в нём кипятить? Расползётся же. Но импровизированный чайник даже не пришлось ставить на огонь. Подана кинула в костёр четыре валуна размером в пару кулаков каждый, и когда камни раскалились, выкатила их, ловко используя две суковатых палки, и забросила в воду. Та почти мгновенно вскипела.
– Ловко, – удивился Платон.
– Да кто же ты такой? – в очередной раз поразилась невежеству спутника женщина.
– Человек, – угрюмо ответил тот.
– Откуда же такие человеки вылазят, что не ведают ничего? – теперь в её голосе звучал смех.
Платон некоторое время молчал. Но потом решился:
– Я, Подана, из другого мира. Жил там в большом городе, леса почти не видел. Ни охотиться, ни жить на природе не приходилось. И вдруг проснулся под тем самым дубом, где меня и поймали.
– Вон оно как, – не удивлённо, а скорее утвердительно сказала собеседница. – И робу такую странную у вас там носят. Что на тебе была?
– Одежду.
– Ну да. Платье.
– Так платье, это же женское?
– Платье – то, что под латы надевается. Неужто в вашем мире бабы латы носят?
– Никто их у нас не носит, – буркнул Платон.
– А чего говорил, что московит?
– Так я из Москвы и есть, то есть был. Из нашей Москвы.
– Ваша, наша… Москва одна что ли? Где мечеть, там и Москва.
– Как это?
– А так. Мечетью-то храм, чай, только на востоке зовут. А у франков, да и вообще на закате, ламская церква Москвой прозывается.
– Запутала ты меня. Давай лепёшки есть.
– Постой есть, младен.
Подана ловко выкатила оба валуна, умудрившись при этом не выпачкать еду в грязи, отщипнула от каждого по кусочку и с бормотанием бросила в ближайшие кусты.
– Сперва хозяина одарить надо, сколько тебе повторять?
– Да, да. Хозяину, я забыл.
– Невежа ты, младен. Вот закрутит тебя хозяин по лесу и прав будет.
Она уже не однажды поясняла молодому человеку о правилах поведения в лесу, на воде, в чужом доме. Но он почему-то не воспринимал её слова всерьёз. А ведь если дядька-леший и впрямь решит с ними пошутковать, ох, мало не будет. И так впроголодь да без сил идут.
Подана укоризненно покачала головой и показала Платону глазами на лепёшки. Тот опустил взгляд, тоже отщипнул и бросил в кусты по кусочку.
– Прости, леший, – почти шёпотом сказал он.
Нет, Смирнов всё понимал, другой мир, другие законы. Но где эти лешие, где домовые и прочая нечисть? Ни тогда, ни сейчас он никого не встречал. Зато помнил ещё из деревенского детства такие же суеверия. Тогда над ними смеялась молодёжь, и, вот ведь чудо, никто из них не заблудился в лесу, не утонул в речке. Да и сейчас. Неужели леший, если он есть, не мог выгнать на беглецов, скажем, пару кроликов. Или хотя бы куропаток. От мысли о мясной пище у Платона потекли слюнки, и он жадно вцепился в отдающую горечью, жёсткую по краям, желудёвую лепёшку.