Они вышли на каменистую улочку аула, из темноты донесся цокот копыт по камням, вслед за ним срывающийся мальчишеский голос:
— Яш-улы! Ёшка-ага! Бярикель, яш-улы!..
Кайманов и Ястребилов остановились.
— Это я, Рамазан! Погоди! Большую новость тебе скажу!
Включив свой следовой фонарь, с которым не расставался в тёмное время суток, Кайманов направил луч в темноту, и они увидели шатающегося от усталости ишака, а на нём седого от пыли, словно осыпанного мукой, тощего и поджарого туркменского парня.
Спешившись, тот подошёл к командирам, едва переставляя одеревеневшие ноги.
— Что случилось, Рамазан? Откуда ты? — с тревогой спросил Кайманов, обнимая юношу рукой за плечи, увлекая его за собой.
— Бандиты напали на нас с Ичаном, унесли четырех овечек. — Рамазан говорил по-русски, чтобы его понимал новый комендант. Ястребилов догадался: из-за того что кто-то украл колхозных овец, чолок не отправился бы в такой долгий путь к комендатуре. Кайманов, увлекая Рамазана во двор, взял понуро мотавшего толовой ишака за недоуздок, повёл за собой.
— Почему на заставу Дауган не пошёл, лейтенанту Дзюбе не сказал? — спросил он Рамазана.
— Следят. За всеми, кто ходит на заставу, следят. Могут убить.
— Да кто следит-то?
— Люди Аббаса-Кули. Он сам к отаре приходил. Я узнал его след…
— Не за овечками же сам Аббас-Кули к отаре Ичана пришёл? — сказал Кайманов.
— Не за овечками… Но овечек тоже взяли, — ответил Рамазан.
Вокруг было темно, и только у ворот комендатуры в дежурном помещении да перед канцелярией горели фонари «летучая мышь» (движок электростанции выключали рано). Рамазан даже здесь, среди пограничников, настороженно озирался.
— Дежурный! — приказал Кайманов. — Позаботьтесь об ишаке. А ты, Рамазан, прежде чем отдыхать, пойдёшь с нами, расскажешь всё подробно начальнику отряда…