— Чтой-то не припоминаю такого.
— …Я видел — одно, а говорил — другое. Если любопытно, могу повторить.
— Зачем старое вспоминать!
— …Или как одной ночи достаточно оказалось, чтобы перевернуть во мне всё вверх тормашками? Это представляет для тебя интерес?
— А проще можешь?
— Говорить?
— Втолковать.
Новиков перевёл дыхание.
— Не случись той ночи, — сказал с горечью и так тихо, что Ведерников едва разобрал слова, — не случись её, так бы ходил до сих пор с завязанными глазами. Видишь, какой неинтересный разговор получается!
— По-честному, так я мало что понял. Слова вроде русские, а допетрить, что к чему, не могу. Ежели так своих учеников научал, я им не завидую.
— Почему?
Ведерников усмехнулся:
— В шутку сказано. А что путано говоришь — верно слово. Улавливаю пятое через десятое.
— Не умею проще. И вообще, не будем. Голова болит. У меня вот они где сидят, эти синие стрелы на карте Голякова! — сказал он вдруг без всякого перехода и, стремительно поднявшись со скамьи, ударил себя кулаком в грудь. — Ты карту не видел… Это когда мы поляка привели на заставу… Старший лейтенант спрашивал и знаки на неё наносил.
Упреждая вопросы, Новиков принялся рассказывать об увиденном и пережитом минувшей ночью, говорил, волнуясь, медленнее, чем разговаривал обычно, жестикулировал, и перед Ведерниковым как бы воочию предстали испещренная синими условными знаками карта, синие стрелы, уткнувшиеся остриями в советский берег, смятенное лицо отделенного, ослепляющий свет мотоциклетных фар на вражеской стороне и Новиков с Ивановым, распростертые в унизительной позе на своем берегу.
— Остальное ты знаешь. Шок быстро прошёл. Значительно скорее, чем я ожидал. До смерти этого не забуду. — Голос у него стал хрипловатым. — Ты вот побывал на войне, понюхал пороху, ранен. В общем, однажды уже пережил то, что всем нам ещё предстоит… Не знаю, о чем ты думал на финской, какие надежды вынашивал…
— В живых хотел остаться. В крайнем разе не шибко покалеченным.
— Это само собой… Но если мне суждено уцелеть, я обязательно вернусь в школу, к детям, и стану их учить, знаешь, чему?..
— Дважды два — четыре, трижды два — шесть. Известная наука. Угадал?
— И этому. Но главным образом постараюсь привить им ненависть к любому проявлению неправды. Вот чему я их стану учить. Ненавидеть ложь! — Новиков точными, рассчитанными движениями стал поправлять на себе обмундирование и делал это с такою неторопливой тщательностью, словно дела важнее для него в эту минуту не существовало. — Дай-ка ещё сигарету, — попросил, отгоняя рукой, назойливых комаров. — Так и привыкну к чертову зелью. С чего бы это?