— Нет, не слыхал.
— Он умер в тринадцатом году, в Швейцарии, от рака желудка. Мне бы не возвращаться в Россию, а я вернулась. — И, отпив несколько глотков чаю, спросила: — Вы, надо думать, считаете меня завзятой контрреволюционеркой? Не так ли?
— Я не… Я как-то не думал об этом.
— Считаете! — убежденно воскликнула Варвара Феропнтовна. — А я, между прочим, помогала деньгами вашим большевикам. Лично Зиновьеву-Радомышльскому… — или как там его еще? — передала для Ульянова-Ленина пятьдесят тысяч. — Пояснила: — Зиновьев у него вроде казначея был, все денежные и другие дела его устраивал, так что Владимир Ильич без своего еврейчика — никуда. — И, вздохнув, заключила: — Дурой была.
— Почему же… э-э… дурой? Даже наоборот! — обрадовался Александр. — Нет, честное слово! Вы не думайте! Это сейчас так трудно, голодно и все такое. Сами понимаете. А вот понастроим заводов, фабрик, электростанций, крестьянин сядет на трактор — жизнь сразу станет лучше. Вот увидите.
— Да-а, хорошо быть молодым, — печально произнесла Варвара Ферапонтовна. — Вам еще жить и жить. Вспомните когда-нибудь свои слова, наш разговор, этот ветреный осенний день. И дай вам бог порадоваться своей правоте. А только я вам скажу, голубчик, что вот такие люди (она кивнула на полотно) — такие люди ничего путного не построят. Ведь это же раб — раб, прикованный к тачке. Рабы, конечно, пирамиду построить могут, и очень большую пирамиду, но разве для этого делали революцию? И разве ради такой революции я давала деньги Ульянову?
— Но почему же раб? Это совсем другое! Он лишь физически ограничен в своих действиях, а идейно… идейно он перерождается. Его, можно сказать, спасли от самого себя! — горячился Александр, не замечая, что, как всегда, повторяет чужие слова. — На воле бы он обязательно стал на путь открытой вражды, его бы втянуло в нее, как щепку в водоворот. А там… Там есть время осмыслить происходящее. Он еще не осмыслил, но он обязательно осмыслит и станет на пролетарскую точку зрения. Понимаете, эта точка зрения — такое великое дело, что как только человек осознает себя, так он сразу же преображается. Ведь вот и ваши, которые… дворяне там и князья… Ленин тоже был дворянином…
— Ну, какой он дворянин, прости господи! — отмахнулась Варвара Ферапонтовна. — Да и другие. Впрочем, это я сейчас такая умная стала, а тогда все это представлялось какой-то игрой. Модной игрой. Как подумаешь, какими идиотами были…
Александр поморщился.
— Я вас прошу, Варвара Ферапонтовна, не надо этого… агитации.
— Не буду, не буду! Простите меня, Саша. Ненормальные мы какие-то: о чем бы ни заговорили, обязательно свернем на политику. Право, ненормальные. А с другой стороны — что же делать, если вся наша жизнь зависит от политики и от людей, называющих себя политиками?