Неожиданно позади телеги раздался еще больший грохот. Из-за угла выскочил танк «Т-34». На повороте его слегка занесло, он даже вскочил одной гусеницей на тротуар, едва не стесавши фонарный столб, но тут же соскользнул снова на мостовую и, высекая искры, понесся вниз по улице. Не сбавляя скорости, обогнул телегу, окутав ее облаком отработанных газов. Солдат в телеге поморщился и зажал нос.
— Дурак вонючий! — крикнул он вслед железной громаде и повертел у виска пальцем.
Пролетев до следующего перекрестка, танк вдруг со скрежетом затормозил, попятился задним ходом и приткнулся к шершавой бровке. Крышка люка откинулась, из нее вылез танкист в темном комбинезоне с прикрепленным к нему орденом Славы и в ребристом шлеме. Он снял шлем и, взъерошив рыжую вспотевшую шевелюру, подождал, пока подкатит телега.
— Эй, ты! — крикнул он и покрутил шлемом над головой. — Как тебя, Чикин, что ли?
Солдат остановил лошадей, посмотрел на танкиста с выжидательным любопытством.
— Чонкин наша фамилия, — поправил он сдержанно.
— Вот да, я и говорю: Чомкин, — подтвердил танкист. — А меня не признаешь ли?
Чонкин вгляделся.
— На личность быдто где-то видались, — промямлил он неуверенно.
— Ха, быдто видались! — Танкист спрыгнул на землю, достал немецкий позолоченный портсигар с американскими сигаретами, протянул Чонкину:
— Кури!
Чонкин с достоинством, не торопясь, взял сигарету, помял через полу гимнастерки (пальцы грязные) и, наклонясь к протянутой зажигалке, продолжал вглядываться в круглое, как лепешка, лицо танкиста с прилепленным на нем как попало носом.
Танкист усмехнулся:
— Красное помнишь? Ты там еще с Нюркой жил, с почтальоншей. Жил с ней?
— Ну, — сказал Чонкин.
— Вот те и ну. А я Лешка Жаров, пастух, коровам хвосты заворачивал.
— Эка! — удивился Чонкин. — А я и гляжу, где-то это… ну вот… вроде как бы видались. — Он соскочил с телеги и протянул Жарову руку: — Здорово!
— Здорово, корова! — откликнулся Жаров.
— Как, вообще, жизнь-то? — Чонкин приветливо улыбнулся.
— Жизнь, вообще, ничего, подходящая, — сказал Жаров. — Чего это у тебя с головой? Ранетый?
— Да не, — отмахнулся Чонкин беспечно. — С лошадя упал.
— Ты? С лошадя? Как это? Деревенский человек на лошаде сидит, как городской на табуретке.
— В том-то и дело, что не сидел я на ней, а стоял. В Берлине. Когда на стене расписывался ихнего раймага.
— Рейхстага, — поправил Жаров.
— Ну да, — согласился Чонкин. — Вот этого. Я ж туда подъехал на телеге, хотел, как все, расписаться, а там уже места нет. Все расписано. Кто здесь был. Кто из какого города, из какой дивизии, кто от Волги дошел, кто от Днепра. А я хотел только фамилию свою поставить, и то негде. Вот я на лошадь-то и полез.