— Да кто ж знает. Вообще-то, билизовать вроде как обещались, но они ж сам знаешь, сегодня одно говорят, завтра иное. Мы б тебя, Чонкин, говорят, отпустили б, да замены, говорят, нету.
— Да ладно тебе свистеть! Нету ему замены. Сталин сказал, что у нас нету незаменимых людей.
— Кто сказал? — переспросил Чонкин.
— Сталин.
— А-а, Сталин, — уважительно повторил Чонкин, но решил все-таки возразить: — Сталин сказал, и чо? Он, спорить не буду, человек большой, двух жен имеет, а в лошадях-то чего понимает? Небось на лошаде никогда и не ездил. Щас же у нас все, кто на танке, кто на тягаче или же самолете, а лошадем управлять никто не умеет. Они думают, что на лошаде это только вожжу туды-сюды налево тянуть, а ежели, к примеру, хомут надеть да супонь затянуть, так иной даже майор или подполковник не сообразит, что к чему!
— Это да, — согласился Жаров. — Народ у нас сильно необразованный. Так-то языками болтать все умеют, а корову за рога доить норовят. Слушай, — переменил он тему, — ты в авиации служишь?
— Ну? — согласился Чонкин.
— А гидрашку достать-то можешь?
— Ясное дело, могу, — сказал Чонкин. — Выпить хочешь?
— Да не в том, — махнул рукой Жаров. Он оглянулся и, хотя никого поблизости не было, понизил голос: — Вечером, как стемняет, приходи к мосту возле вокзала, с гидрашкой. Есть две немочки. Из себя видные, в очках, по-нашему ни бум-бум, разговаривать не надо. Водку жрут, как лошади. Придешь?
Чонкин задумался. Предложение было заманчивое, но не так-то просто выполнимое.
— Вечером? — размыслил он вслух неуверенно. — Эх да, вечером, оно-то да… Да вот только старшина, зараза, как бы, это вот, не застукал. Старшина у нас знаешь какой — не человек, а собака. Даже не собака, а не знаю кто, причем нисколько не воевавши. Но ходит, зырит, вынюхивает, самоволку хочет не допустить. А немки-то толстые?
— Как бочки, — пообещал Жаров. — Сиськи во, а сзаду — полный парад, Красная площадь.
— Да, — опять задумался Чонкин.
Картина, нарисованная Жаровым, соблазняла, но страшновато было. Страшновато, но соблазнительно.
— Эх, ладно! — махнул он рукой. — Жди, прибуду.