Самолет останавливался несколько раз, на дозаправку и для того, чтобы второй пилот сменил первого. По воздуху путь занимал значительно меньше времени, двое суток, против почти семи в поезде.
Спали там же, сидя, облокачиваясь друг на друга. Ели то, что было в рюкзаках. В моем сиротливо лежали банка фасоли и белые галеты, запить было нечем. Но меня принялись опекать всем экипажем, думаю, я ела, пила и спала лучше всех. Я была младше всех остальных минимум на десять лет.
– Жуй давай, смотреть на тебя страшно, моль белая, – извечная присказка Анаис.
За два дня путешествия мы сроднились. Это вообще очень сближает – бежать в кустики и при этом знать: за тобой всегда кто-то присматривает.
Доминик и Жан были клоунами в нашей компании, неиссякаемым источником юмора и оптимизма. Правда, немного специфического – врачи, что с них взять? Им обоим было по тридцать лет, молодые, полные жизни мужчины, с сильными натруженными руками. На север поехали потому, что детей и жен у них пока не было.
Кто-то ведь должен ехать?
По прибытии в Норд-Адер часть из нас распределили в Истад. Город неподалеку от Мариестада. В местный госпиталь отвезли тяжелых раненых, нужны были руки. Я понимала, это будет страшно, но все равно вызвалась в первый же день пойти с Анаис.
– Скажи-ка, у тебя предки были мулами? – Уставшая спорить со мной Анаис привела сравнение, призванное показать степень моего упрямства.
– Чего это мулы, обижаете, как минимум ослы!
– Я сдаюсь, устроишь истерику – отправлю обратно первым самолетом. Ясно тебе?
Чего непонятного? Нервным девицам – не место на войне.
Мне выдали форму, я выглядела сейчас, как послушница монастыря Святой Амелии. Наглухо закрытая рубашка, длинная юбка и платок, полностью закрывающий голову, так чтобы ни один волосок не торчал. Пока все это было девственно-белым.
Мы вошли в госпиталь.
Мясорубка. Вот что это напомнило. Свалка тел, бывших еще недавно людьми. Острый запах лекарств, крови и разложения. Я снова оцарапала руку и шла за Анаис на небольшом отдалении, по узкому проходу мимо импровизированных больничных коек, сколоченных наскоро по бокам коридора. Рядом со мной медленно ступал ирбис.
Я ни разу не заплакала, даже когда прямо на моих руках из жизни ушел молоденький солдат, почти мальчик. Но что я могла сделать? Я ведь даже не врач…
Ирбис им помочь не мог, я просила его. Бесполезно. Он лизнул солдата, но ничего не изменилось. Колотая рана не стала меньше. Потом я узнала, отчего бывают такие – от штыка, который крепили к винтовкам. Я погладила Серебряного. Поняла: он сделал все, что мог.