Грязнов произносил правильные слова, взывал к благоразумию, люди стали вроде бы прислушиваться к его словам, но в это время из чащи донесся удивительно чистый голос. Грязнов продолжал говорить, но люди, как по команде, повернули головы на этот голос, смотрели, замерев, на заросли, из которых появилась молодая женщина в мужском пиджаке, подпоясанная широким армейским ремнем.
На женщине была надета длинная до пят юбка, из-под которой виделись босые ноги.
Стройная, несмотря на такую одежду, она шла, склонив голову к рукам, шла чуть покачиваясь, напевая слова колыбельной песни.
Когда она подошла ближе, комиссар разглядел две небольшие чурки в ее руках, два поленца, завернутые в какое-то тряпье.
— Лю-ю-ди! — раздался истошный вопль. — Он судить нас приехал!
Толпа вздрогнула, как от тока. Услышались другие голоса:
— За что?
— Гос-по-ди!
— За Марью, бабы, за детишек ее!
— Что они с нами делали, ты видел?
— Сто раз убьем! Мертвые встанем!
— Убь-ем!
Гул голосов нарастал, мешался с плачем, невозможно стало различить отдельные голоса.
Над ухом Грязнова раздался выстрел.
Комиссар увидел командира отряда, поднятую руку, в ней пистолет.
Смолкли голоса.
— Разойдись! — властно произнес командир отряда.
Женщины стояли оторопевшие. Одни из них еще всхлипывали, другие молча вытирали концами платков слезы.
Мужчины стали уводить женщин с поляны.
Только тогда командир отряда рассказал Грязнову о подробностях самосуда, то, с чего он начался. При встрече он объяснил обстановку в общих словах, сказал, что накипело у людей, ненавидят они захватчиков, вот, мол, и произошел взрыв.
Дело оказалось сложнее.
Незадолго до этого случая партизаны устроили засаду, отбили у карателей группу девушек, молодых женщин из деревни Луконихи. Их гнали по лесной дороге, чтобы отправить в Германию. Среди отбитых у немцев женщин оказалась и Мария Иванова, на глазах которой каратель разбил прикладом карабина головы двум ее малолетним детям, детям-близнецам.
Командир отряда рассказывал тяжело, зубы сжимал до скрипа.
Лицо налилось кровью. Смотрел жестко.
Женщин привели в лагерь партизанского отряда. Марья лишилась рассудка. Нашла два одинаковых чурбака-поленца, завернула их в тряпье, бродила по лесу. Тут партизаны привели трех пленных жандармов. Весть эта мгновенно облетела лагерь.
Женщины, естественно, сбежались, ругались, плевали в своих палачей. Партизаны их сдерживали, не допускали до пленных. До расправы дело, возможно, и не дошло бы, но тут появилась Марья. Марья увидела жандармов, закричала, бросилась бежать. Тут же упала. Трясла головой. Прикрывала собой чурбачки-поленца.