В рассказе Козлова Речкин оценил тогда то обстоятельство, что, решившись на побег к фронту, Сергей Козлов о своем шахтерском долге не забывал, думал и говорил об отце, о братьях меньших, что за него остались. Ответственно убегал на фронт, о деле не забывал. Находчивость к тому же проявил, к командиру дивизии в штабной вагон проник. Раздобыл где-то молоток на длинной деревянной ручке, коим железнодорожные мастера колеса простукивают, потоптался с ветошью в руках в виду часовых, пошел вдоль эшелона. Приблизился к штабному вагону. По колесам постучал, залез под вагон. Что-то там якобы подправил, вылез, нырнул к буферам. И там что-то осмотрел. Забрался на площадку, с площадки в тамбур и в вагон. Выбрал момент, доложился генералу.
Комдив перво-наперво спросил, каким это образом Козлов в вагоне оказался. Козлов не скрывал. Генерал при нем вызвал начальника эшелона, прочих ответственных, учинил им разгон за ротозейство. Козлова оставил. «Парень с головой, — сказал генерал о Козлове, — таких в разведку надо». Приказал уладить личные дела парня о бронью и прочим. Дезертировал все же Козлов с трудового фронта.
В последующем Козлов оказался хорошим разведчиком. Он Колосова на себе из немецкого тыла тащил, когда того чуть было ангина не задушила, доставка «языков» тоже лежала на нем. Взвалит на себя немца, если надо, крякнет — и пошел, подмены не попросит. Ровный, надежный парень.
…Пахомов в двух словах объяснил Козлову то, что произошло. Немцы ушли. Спросил о самочувствии Стромынского.
— Хорошего мало, — тихо произнес бывший шахтер, — то вроде бы ничего, дышит ровно, то беспокойство ощущает. Вредно ему в болоте, держится, чувствую, из последних сил.
Речкин услышал их негромкий разговор. По себе он чувствовал, что тоже держится из последних сил. Дышалось трудно, с трудом открывались глаза. Отяжелели веки. Чувствовал губительность воздуха, насыщенного гнилью, болотным газом. Хотелось сосредоточиться на чем-то важном, на том хотя бы, как быть, если немцы действительно ушли и засады не оставили. Сосредоточенности не получалось. Пустое лезло в голову. Лезло навязчиво, безотрывно. Думалось о том, что однажды ему уже приходилось переживать то, что переживал он в настоящем. Главное — не первый раз он думал об этом. Шел ли лесной тропой, сидел ли в засаде, в самый, казалось бы, неподходящий момент виделось ему, что и шел-то он когда-то этой тропой, хоронясь чужого взгляда, сидел в засаде, выглядывая врага.
— Где наши Лени?
— Пошли глянуть, что там да как.
— Когда вернутся?
— Обещали через час. Теперь меньше осталось.