На этих словах Роман едва заметно скривился:
— Так.
— Я даже сейчас не могу поверить, что ты меня в этом обвинил! Мне казалось, ты лучше меня знаешь.
— Я не обвинил. Я спросил.
— Ты меня подозревал, а это не менее ужасно. Как ты мог подумать, что я способна на такое… — Внезапно нахлынувшие эмоции перебили ее дыхание, и она не смогла закончить предложение. Все ее силы уходили на то, чтобы сдерживать внезапное желание разрыдаться.
— Я совершил ошибку. И дня не проходит без того, чтобы я не раскаивался.
Его рациональность только все портила. Зачем он признает свою вину? Если ей не удастся взять себя в руки, она разнюнится как маленькая девочка. А ведь ей это несвойственно. В последний раз она плакала, когда узнала о том, что у папы рак. А теперь стоит перед Романом и пытается сдержать поток слез.
Нужно, чтобы он ушел.
— Твое время закончилось, — заявила Грейси, даже не глядя на часы. — Тебе пора уходить.
Роман кивнул:
— Можешь не провожать.
И направился к двери. Грейси заметила, что он слегка прихрамывает, будто стараясь щадить левую ногу. Остановившись на пороге, он повернулся к ней:
— Семь лет назад я думал, что смогу скрыть от тебя свое расследование. Уже одно это было неправильно. И когда ты обо всем узнала и сказала, что ты ни при чем, я должен был тебе поверить. Но я был молод и заносчив… Я перед тобой даже не извинился. Я просто не думал, что ты примешь мои извинения. Но сейчас я готов сказать это. Грейси, мне очень жаль. Прости.
Ее сердце таяло. Ей хотелось побежать, броситься ему на шею, сказать, что она его прощает… Но надо держать себя в руках. Его трогательная искренность застала ее врасплох. Она понимала: если сейчас так легко сдастся, потом об этом пожалеет.
— Я очень ценю твои извинения. Спасибо.
Губы Романа изогнулись в ироничной усмешке.
— Я понимаю, ты примешь их, когда будешь готова. Ладно, я не тороплюсь.
Грейси не знала, что ответить. Но это уже не имело значения, потому что Роман развернулся и вышел.
Она почувствовала облегчение и… болезненное разочарование. Рухнув в кожаное кресло, сделала глубокий вдох и приготовилась как следует выплакаться. Но чертовы слезы никак не желали течь.
Что же с ней не так?
Она не испытывала ни грусти, ни боли, ни даже злости, когда думала о Романе. Ей было не вполне ясно, что именно она испытывала. Может быть, смятение.
Она ждала этого семь лет, и все случилось совсем не так, как она себе представляла. Ей казалось, что Роман будет вести себя дерзко и бесцеремонно, а она будет упиваться ненавистью к нему. А на самом деле?
Это гораздо хуже, чем злость. Или волнение.