Зима и осень прошли в постоянных метаниях. Некоторое время Грейс пыталась встречаться только с теми мужчинами, которых одобрила бы Марта. Они через слово говорили «забавно» и носили фланелевые костюмы с узкими плечами, как униформу; потом попробовала некоторое время вообще не встречаться с мужчинами. И даже устроила эту безумную выходку с мистером Этвудом на рождественской вечеринке. А Ральф все это время продолжал ей звонить, все время был где-то рядом, ждал, когда она примет решение. Однажды она даже взяла его с собой домой в Пенсильванию (взять туда Марту ей бы даже в голову не пришло), чтобы познакомить с родителями, но сдалась наконец только на пасхальной неделе.
Они пошли на танцы, это было где-то в Квинсе — очередной танцевальный вечер Американского легиона, Ральф с приятелями всегда ходили на такие мероприятия. Когда музыканты заиграли «Пасхальный парад»[3], он прижал ее к себе и, едва продолжая двигаться в танце, запел — почти зашептал — ей на ухо нежным тенором. Грейс никак не ожидала от Ральфа ничего подобного — такого милого и нежного жеста, — и, хотя, скорее всего, решение выйти за него она приняла не тогда, впоследствии ей казалось, что она сделала это в тот самый момент. Ей всегда вспоминалось, что отбросила сомнения она именно в ту минуту, когда плыла в такт музыке, а сквозь ее волосы пробивался хриплый приглушенный голос Ральфа:
Мне повезет сегодня.
Пусть на тебя все смотрят:
Я самый гордый парень
На шествии пасхальном…
Тем же вечером Грейс сообщила новость Марте, и выражение лица подруги до сих пор маячило у нее перед глазами.
— Нет, Грейс, ты не можешь… ты это не серьезно. То есть, я думала, это все шутки… Ты же не собираешься в самом деле…
— Марта, заткнись! Просто заткнись!
Грейс проплакала всю ночь. Она до сих пор злилась на Марту — прямо сейчас, скользя невидящим взглядом по шеренге стеллажей с папками, которые выстроились вдоль стены. Порой на нее накатывал ужас при мысли, что, возможно, Марта права.
Откуда-то донеслось глупое хихиканье: Грейс с неприятным удивлением заметила, что две девицы, Ирен и Роуз, скалятся, выглядывая из-за своих пишущих машинок и указывая на нее пальцем.
— Мы все видели! — пропела Ирен. — Видели-видели! Что, Грейс, так и сохнешь по нему?
Грейс изобразила, как она сохнет: комическим жестом приподняла свои маленькие груди и усиленно заморгала. Девушки прыснули со смеху.
Усилием воли Грейс снова натянула на лицо открытую простодушную улыбку, приличествующую невесте. Нужно было собраться с мыслями и подумать о делах.
Завтра утром, «ни свет ни заря», как сказала бы ее мать, Грейс должна встретиться с Ральфом на Пенсильванском вокзале. Оттуда они поедут к ней домой. Приедут около часа, на станции их встретят родители. «Рад тебя видеть, Ральф!» — скажет отец, а мать, наверное, чмокнет его в щеку. Грейс наполнило теплое, домашнее чувство любви: уж они-то не назвали бы его «белым червяком»; у них не было никаких ожиданий относительно выпускников Принстонского университета, вообще «интересных» мужчин и прочих других, на которых зациклилась Марта. Потом отец, может быть, пригласит Ральфа куда-нибудь выпить пива, покажет ему бумажную фабрику, на которой работает (и, кстати, Ральф тоже не позволит себе никакого высокомерия в отношении человека, который работает на бумажной фабрике). Ну а вечером из Нью-Йорка приедут родные и друзья Ральфа.