— Ну, то есть придется тебе делать операцию на другой стороне или нет?
— Нет, милая, не сказали. Я ведь говорил тебе: теперь об этом речь зайдет не скоро. Я ведь, кажется, подробно все объяснил.
Рот его расплылся в улыбке, но хмурый взгляд, казалось, говорил: «Что за дурацкий вопрос». Таким же взглядом он когда-то, давным-давно, отвечал на вопрос: «Как ты думаешь, когда тебя отпустят домой?»
На сей раз он стал объяснять:
— Пойми, сначала мне нужно оправиться после этой последней операции. В этом деле спешить нельзя, нужно двигаться шаг за шагом. Нужен долгий послеоперационный период, чтобы можно было сказать, что я чист, тем более в моем случае, когда уже было несколько рецидивов за последние — сколько там? — четыре, кажется, года. Так что теперь нужно выждать, не знаю сколько — полгода, наверное, а то и больше, — и посмотреть, как пойдут дела на этой стороне. И тогда уже определяться, что делать со второй стороной. Может, сделают еще одну операцию, а может, и нет. Ты ведь понимаешь, милая, в таком деле ничего нельзя сказать наверняка.
— Конечно, Гарри, я понимаю, прости. Я не хотела задавать глупые вопросы. Просто хотела знать, как ты себя чувствуешь и как вообще дела. Тебе больно?
— Нет, уже совсем не больно, — сказал Гарри. — Во всяком случае, если не поднимать руку слишком высоко, например. Если поднять, бывает больно, а еще во сне я иногда перекатываюсь на этот бок, и тогда тоже больно, но если находиться в более или менее нормальном положении, совсем не больно.
— Вот и хорошо, — сказала Майра. — Я очень, очень рада.
Оба молчали довольно долго, как им показалось, и в окружении разнообразных звуков — шума радиоприемников, смеха и кашля, которые раздавались с соседних коек, — молчание их казалось странным. Гарри с отсутствующим видом принялся листать большим пальцем страницы журнала «Попьюлар сайнс». Майра остановилась взглядом на фотографии в рамке, что стояла на прикроватной тумбе: на снимке они были вдвоем, перед самой свадьбой, во дворе у ее матери, в Мичигане. Она казалась совсем юной и длинноногой в этой юбке образца 1945 года и явно не умела еще одеваться и не знала, как встать, и вообще ничего еще не знала и готова была ко всему, а на лице — детская улыбка. А вот Гарри… удивительное дело, но на этой фотографии он казался даже старше, чем теперь. Наверное, оттого, что лицо у него было круглее и вся фигура крепче, да и одежда способствовала: на нем была темная короткая куртка, на ногах — сияющие сапоги. Ах, до чего же он был хорош собой, с этим волевым подбородком и с твердым взглядом серых глаз, — гораздо симпатичнее, например, чем коренастый, чересчур крепко сколоченный Джек. Теперь же, когда Гарри сильно похудел, и губы, и глаза у него как-то смягчились, и в целом он стал похож на худенького маленького мальчика. Его изменившееся лицо теперь хорошо подходило к пижаме.