Вот тут-то его и стало преследовать это детское воспоминание, и тогда его осенило — понимание обрушилось на него с такой силой, что он вдавил ноготь большого пальца глубоко в тот самый, припрятанный в кармане спичечный коробок, — его осенило, что в некотором смысле он всю жизнь только и делал, что принимал неизбежное и выдерживал удары со всем возможным достоинством. Не было смысла отрицать, что роль человека, умеющего проигрывать, всегда казалась ему притягательной. В период отрочества он на ней прямо специализировался, упорно терпел поражение в драках с более сильными мальчишками, отчаянно играл в футбол, втайне надеясь героически получить травму, чтобы его на глазах у публики вынесли с поля. («Одного у нашего славного Хендерсона не отнимешь, — заметил однажды со смехом учитель физкультуры в старших классах. — Его хлебом не корми, а дай пострадать».) В колледже ему представилось гораздо больше возможностей для применения своего таланта: можно было заваливать экзамены и проигрывать выборы, — а потом Военно-воздушные силы преподнесли ему настоящий подарок: его с почетом выгнали из летной школы. И даже теперь, похоже, он по-прежнему верен себе. Должности, которые он занимал прежде, были рассчитаны на новичков и связаны с обязанностями, не справиться с которыми сложно. Когда же речь впервые зашла о возможности занять нынешнюю должность, это должно было явиться, по выражению Кроуэлла, «настоящим испытанием».
«Отлично, — ответил тогда Уолтер. — Это мне и нужно». Когда он пересказал эту часть разговора жене, она воскликнула: «О, чудесно!» — и они на радостях переехали в дорогую квартиру, расположенную на одной из Восточных Шестидесятых улиц. А в последнее время, когда он стал возвращаться домой с совершенно измученным видом, мрачно заявляя, что не знает, долго ли еще продержится, жена запрещала детям его беспокоить («Папа сегодня очень устал»), приносила ему что-нибудь выпить и утешала его — деликатно, по-женски стараясь подбодрить, изо всех сил пряча страх и даже не догадываясь или не показывая виду, что ее муж — хронический, патологический неудачник, странноватый мальчишка, наслаждающийся ощущением краха. Но самый потрясающий — вдруг пришло ему в голову, — действительно потрясающий факт состоит в том, что он сам никогда прежде не рассматривал свою жизнь в этом ключе.
— Уолт!
Дверь его ячейки распахнулась, и в проеме появился Джордж Кроуэлл; начальнику явно было неловко.
— Зайдете на минуту ко мне в кабинет?
— Конечно, Джордж.
Уолтер вслед за ним покинул свою ячейку и прошел через весь этаж, спиной чувствуя многочисленные взгляды. Только сохраняй достоинство, твердил он себе. Главное — сохранять достоинство. Дверь закрылась у них за спиной, и они оказались один на один в ковровой тиши кабинета Кроуэлла. Вдали, ниже на двадцать один этаж, раздавались автомобильные гудки; кроме них, слышно было только дыхание подчиненного и начальника, скрип ботинок последнего, когда он направился к своему столу, и взвизг вращающегося стула, когда он сел.