Среди них я увидел Клодию, Фаусту и Фульвию[45] – они стояли группой. Как только я заметил Юлиев, легко стало найти и мою невесту Юлию. Она перехватила мой взгляд и широко улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Но ведь все вокруг улыбались. Все мы слегка глупеем во время Сатурналий.
Позади патрициев стоял строй эквитов[46], куда более многочисленного и в целом более важного класса, поскольку эквиты получали статус благодаря имущественному цензу, а не происхождению.
Жесткое разделение по рангам было символическим, потому что к концу церемонии все классы свободно перемешаются в память о Золотом Веке Сатурна, который отмечался этим ежегодным ритуалом. В отличие от остальных церемоний жертвоприношений никто – ни мужчина, ни женщина, ни раб, ни свободный – не носил головного убора: для всех такая торжественность исключалась из самого счастливого ритуала года.
Когда мы все собрались, авгуры вышли вперед и встали рядом с алтарем, наблюдая за небесными знамениями. Среди них был Помпей, одетый, как и остальные, в полосатую мантию – он держал в правой руке посох с крючком на конце. В следующие несколько минут простой люд едва дышал. Вечер был прекрасным, грома не было, и не появилось никаких птиц, говорящих о дурных знамениях. Авгуры объявили, что боги одобряют продолжение церемонии.
Теперь Юлий Цезарь совершил свой величественный выход, зашагав из храма через его огромный проем. У консула не было церемониальных причин появляться на сцене таким образом, но это же был Цезарь. Здесь он играл двойную роль: консула и верховного понтифика – высшего арбитра во всех делах, касающихся государственной религии.
Цезарь остановился рядом с алтарем и сделал полуповорот, царственно жестикулируя, как великий актер, каким он и был.
Через дверной проем мы едва могли рассмотреть огромную, потемневшую от времени статую бога и изогнутый нож в ее руке. Жрец и его помощники церемонно убрали полосы шерстяной ткани, обмотанные вокруг ног Сатурна и нижней части его туловища. В туманном прошлом мы захватили эту скульптуру в соседнем городе, поэтому его ноги были связаны, чтобы помешать Сатурну покинуть территорию Рима. Божество освобождали только на время его праздника. Все люди разом вздохнули, когда упала последняя полоса ткани.
Цезарь следил за горизонтом и садящимся солнцем, как будто лично за него отвечал. Поскольку портик храма был обращен на северо-восток, наблюдать было нелегко. Когда последний отблеск исчез с позолоченного фронтона курии Гостилии, где в древности собирался Сенат, Юлий Цезарь снова сделал жест, и жертвоприношение началось.