Через пару дней он опять пришел домой пьяным. Было половина второго. Спустя три недели после этого случая он снял себе комнату на Хегдехаугсвейен, устроился работать в закусочной на Майорстуа и начал снова посещать лекции в университете.
— Неужели ты больше не бываешь у своих родственников? — спросила Карианна, прижимаясь щекой к теплой, нежной коже его плеча. Время было позднее, в ночь на пятницу, и им давно пора было спать, но так хорошо лежать вместе под одеялом и разговаривать.
— У моей цыганской родни? — переспросил Даниэл. — Иногда бываю, но, признаться, давно уже не навещал их. Понимаешь, довольно тяжко находиться с кем-то в родстве… и в то же время ощущать себя чужаком.
— А тебе разве не любопытно? — не унималась Карианна. — Мне было бы интересно.
Он пожал плечами.
— Я знаю о своих так называемых корнях не меньше, чем ты о своих. Мои корни в Саннвике, с ответвлениями в Саннефьорд и в Лиллехаммер. Те несколько слов, что я знаю по-цыгански, я выучил уже взрослым. А околачиваться там и совать свой нос в чужие дела мне кажется не слишком вежливым. Хотя, естественно, мне было любопытно, интересно… и я продолжаю интересоваться ими. Ты, например, знаешь, что цыганский язык относится к той же группе, что и санскрит?
Карианна покачала головой.
— Или что практически все норвежские цыгане были истреблены во время второй мировой войны? — Он вздохнул. — Я только постепенно разобрался, почему они так сдержанны, можно сказать, настороженны к незнакомым.
Целая куча моих родственников погибла в гитлеровских концлагерях. В начале войны они пытались прорваться обратно в Норвегию, но их не пустили через датскую границу и арестовали. После войны в Норвегию вернулась лишь горсточка цыган. Теперь их в общей сложности человек сто, все из одного рода. Собственно говоря, цыгане были первыми норвежскими иммигрантами, и, мне кажется, им удастся и впредь сохранять свою самобытность. Если они сберегли ее до сегодняшнего дня, почему бы им не суметь и дальше? На это работает и их настороженность, бдительность. Им плевать, что их образ жизни расходится с общепринятым в Норвегии, они стоят на своем. Они норвежцы… и в то же время «рома», такими они и останутся. По-моему, нам следует примириться с этим. Нам следует признать и своеобразие пакистанцев, вьетнамцев, чилийцев, не пытаясь во что бы то ни стало переделать их всех в добропорядочных норвежцев. А вот я норвежец. «Ром» — это особое мировоззрение, и оно никак не связано с твоей физиономией. Я никогда не смогу стать никем, кроме норвежца.