Рут попыталась обратиться к русоволосому пожилому мужчине впереди, но и тут повторилась прежняя история: он мотал головой на все языки, которые она пробовала, потом виновато улыбнулся и, подняв кверху руку с растопыренными пальцами, сделал мягкий жест, означавший: погоди, не суетись, ни о чем не беспокойся.
Рут со вздохом сдалась.
Она не представляла, сколько времени простояла так. Она была без обуви, в одних носках, с засученными рукавами и мокрой щеткой для посуды в руке… Никто не появлялся. Народ потихоньку переходил с места на место, и это было не беспокойное движение, а неторопливый круговорот многолюдной толпы. Из приглушенного рокота мирной беседы не выделялось ни единого пронзительного голоса, ни один ребенок не плакал, никто не проявлял признаков страха или нетерпения. Во всей ситуации присутствовала некая мистика, Рут расценивала этот свой перескок как самый ирреальный из всех и в то же время была убеждена в реальности происходящего: она различала запахи, цвета, звуки, под ногами чувствовался асфальт или бетон, было ощущение пространства, воздуха… Рут задрала голову и посмотрела наверх: там было переплетение, решетка из тонких черных стропил, несущих на себе прозрачные пластины, похожие на стекло…
Как перекрытие крыши на развалинах, куда она попала в прошлый раз…
Рут не знала, что делать: бежать, поднять крик, попробовать выбраться отсюда? Она раскрыла рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, пусть даже оно останется непонятым: тут вот-вот должно что-то случиться… А может, она ошибается? Она ведь ни в чем не уверена, не представляет даже, зачем они собрались здесь…
И снова перемещение в другой мир.
Рут переводила дух, склонившись над мойкой в кухне по Тересесгате.
Перескоки случались все чаще и чаще. Рут походила на маятник, раскачивавшийся между реальной и ирреальной действительностью. Перемещения всегда заставали ее врасплох, хотя она, казалось бы, только и делала, что сидела дома и, стуча зубами, ждала их. Ее выхватывали в любое время: однажды во сне, посреди ночи, другой раз под душем, еще раз — когда они с Карианной обедали. Тогда Рут очутилась на узком, глухом проселке в поросшей елями долине, в низу которой протекала река; ей попалось нечто вроде заброшенной лесопилки или мельницы, замшелой, сырой и тихой. Рут отломила ветку с напоминавшего орешник придорожного куста — и так, с веткой в руке, очнулась дома, за кухонным столом, перед бледной, испуганной Карианной.
Рут больше ни разу не переносилась в огромный зал, чаще это был просто лес, привычный, скорее всего норвежский, ландшафт. Погода бывала теплая и прохладная, но неизменно летняя, время — как ночное, так и дневное; из живых существ встречались птицы, иногда звери, несколько раз Рут видела поблизости людей, однако она сторонилась их — не потому, что они выказывали недобрые намерения, а лишь из-за того, что она чувствовала себя здесь беспомощной, чужой, гонимой…