— Прошу вас. Меня уже достаточно обыскивали.
Он поднимает руки, будто показывая, что в них ничего нет, улыбается и отступает.
В короткой части буквы «Г» за письменным столом сидит Председатель Арафат — я даже не сразу его замечаю. На нем белая куфия, рубашка цвета хаки с жесткими складками — кажется, только из коробки, на поясе — серебристый пистолет в плетеной коричневой кобуре из пластика. Он не поднимает головы, на гостя не смотрит. Он слишком занят — подписывает бумаги. Даже когда меня подводят к трону из резного дерева, что стоит от него слева, он слишком занят и меня не замечает. Наконец он поднимает голову. А улыбка появляется на его лице еще раньше, словно он вспомнил что-то хорошее. Он поворачивается ко мне и в ту же минуту вскакивает, будто бы удивленный и обрадованный. Я вскакиваю тоже. Мы словно сговорились разыграть спектакль и пристально смотрим друг другу в глаза. Арафат всегда на сцене, предупреждали меня. И я думаю, что сам теперь на сцене. Теперь мы оба актеры и стоим перед живой аудиторией — человек, наверное, из тридцати. Он откидывается назад и в знак приветствия протягивает мне обе руки. Я беру Арафата за руки, а они мягкие, как у ребенка. Его карие глаза навыкате горят и будто молят о чем-то.
— Мистер Дэвид! — восклицает он. — Зачем вы хотели видеть меня?
— Мистер Председатель, — отвечаю я, также возвысив голос. — Я хотел ощутить, как бьется сердце Палестины!
Мы это репетировали? Он уже прикладывает мою правую руку к своей рубашке хаки с левой стороны груди. К карману на пуговице, тщательно отутюженному.
— Мистер Дэвид, оно здесь! — говорит он с жаром. — Оно здесь! — повторяет он, теперь уже для аудитории.
Весь дом на ногах. Мы немедленно становимся гвоздем программы. Заключаем друг друга в объятия, как принято у арабов, соприкасаемся щеками — левой, правой, левой. Борода у Арафата совсем не колючая, пушистая и мягкая. И пахнет детской присыпкой. Он выпускает меня из объятий, продолжая, однако, по-хозяйски держать за плечо, и обращается к зрителям. Объявляет, что среди его палестинцев я могу чувствовать себя совершенно свободно — это он-то, который никогда дважды не спит в одной кровати, вопросами собственной безопасности занимается лично и уверяет, что ни на ком не женат, кроме Палестины. Я могу видеть и слышать все, что захочу увидеть и услышать. Он просит меня об одном: писать и говорить правду, ведь только правда сделает Палестину свободной. Он препоручит меня своему военачальнику — тому самому, с которым я познакомился в Лондоне. Салах сам подберет мне телохранителей из молодых бойцов. Салах отвезет меня на юг Ливана, расскажет мне все о великой войне с сионистами, познакомит меня со своими командирами и их отрядами. Ни один палестинец не станет от меня ничего скрывать. Арафат просит с ним сфотографироваться. Я отказываюсь. Он спрашивает почему. У него такой лучистый и задорный взгляд, что я рискую сказать правду: