Мы пьем прохладительные напитки. Мистер Дима, возможно, задержится, предупреждает нас управляющий. Возможно, мистеру Диме нужно уладить некоторые вопросы, связанные с бизнесом, — слово бизнес в России теперь модно и обозначает какие-то темные дела. Но, судя по звукам из коридора, там кого-то торжественно встречают, а значит, высочайшая особа прибыла — готовность номер один. Музыка гремит в знак приветствия и сразу смолкает. Сначала входят двое молодых людей — спортивные, короткостриженые, в тесноватых итальянских костюмах темно-синего цвета. Спецназ, шепчет мне Пуся. Московские нувориши предпочитают набирать телохранителей из бывших спецназовцев. По-птичьи дергая головой, двое осматривают зал сектор за сектором. Задерживают взгляд на Пусе. Тот добродушно им улыбается. Затем телохранители делают шаг назад, встают по обе стороны от входа. Пауза, и наконец, будто бы по многочисленным просьбам публики, появляется Коджак из нью-йоркского полицейского управления по кличке Дима и его свита: красивые девушки и еще несколько молодых людей.
Кто видел телесериал «Коджак», согласился бы, что Дима до смешного похож на главного героя — во всем, вплоть до солнцезащитных очков «Рэй-Бэн»: блестящий лысый череп, громадные плечи, походка вразвалочку, однобортный пиджак, руки колесом, как у обезьяны. На круглом, чисто выбритом лице застыла легкая усмешка. Сейчас в России «Коджак» как раз очень популярен. Может, Дима нарочно его копирует? Что ж, тогда он не первый криминальный авторитет, который воображает, будто снимается в главной роли в своем собственном фильме.
Места в первом ряду, очевидно, предназначены для Димы и приближенных. Дима располагается в центре. Его люди подсаживаются рядом. Справа умопомрачительно красивая девушка в бриллиантах, слева — мужчина с невыразительным рябым лицом: видимо, консильери. Управляющий приносит им прохладительные напитки. Дима отказался от спиртного, говорит Пуся — он и сам отказался.
— Теперь мистер Дима с вами побеседует. Прошу.
Пуся не двигается с места. Мы с моим русским переводчиком пробираемся на другую сторону танцпола. Дима протягивает мне руку, я ее пожимаю, а она такая же мягкая, как моя. Я присаживаюсь на корточки, прямо на танцполе. Переводчик присаживается рядом со мной. Не самая удобная поза, но больше нам негде разместиться. Дима и его люди разглядывают нас поверх балюстрады. Меня предупредили, что Дима, кроме русского, языков не знает. А я не знаю русского.
— Мистер Дима спрашивает, что вам нужно! — орет переводчик мне в ухо.
Музыка играет так громко, что я не слышу Диминых слов, но мой переводчик слышит, и это главное, а мое ухо сантиметрах в десяти от его рта. Я сижу на корточках, поэтому как будто бы имею право дерзить и говорю: нельзя ли убавить музыку и не будет ли Дима так любезен снять солнцезащитные очки, потому что трудно беседовать с человеком, у которого глаза затонированы? Дима приказывает, чтобы музыку убавили, а потом раздраженно снимает очки, обнажая свои поросячьи глазки. Он по-прежнему хочет знать, что мне нужно. Я и сам хочу, если уж на то пошло.