– Я схожу повидаться с матерью, – сказал Джонни, – только сегодня жеребца не возьму. Если позволите взять его завтра, я поеду в Оллингтон.
И Джонни отправился в Гествик пешком.
Он знал каждый клочок земли, по которой шел, помнил все изгороди, ворота и поля с самого раннего своего детства. И теперь, проходя мимо знакомых мест, он не мог не оглянуться назад и припомнить те мысли, которые занимали его во время ранних прогулок. На одной из страниц этого рассказа я уже заметил, что прогулки возмужалого человека не сопровождаются таким множеством дум и размышлений, как прогулки мальчика. Джонни еще в ранней поре своей жизни приучен был к мысли, что свет будет суров к нему, что он должен надеяться на свои собственные усилия и что эти усилия, к сожалению, не будут поддерживаться обширностью его дарований. Не знаю, чтобы кто-нибудь говорил ему, что он лишен дарований, но он, частью от своей собственной скромности и частью, без всякого сомнения, от излишней недоверчивости к нему матери, усвоил понятие, что он не так остр и способен, как другие мальчики. Способности развились в нем уже гораздо позже, чем у многих молодых людей. Он не рос в теплице, прислонясь к стене, обращенной к солнцу. До открытия места в управлении сбора податей ему представлялись самые скромные карьеры, да и теми он не сумел воспользоваться. Он хотел сделаться помощником учителя в коммерческом училище, находившемся не в весьма цветущем состоянии, но, к несчастью, оказался слабым в арифметике. Открывался случай поступить в кожевенные кладовые господ Базеля и Нигскина, но эти джентльмены требовали платы, а всякая плата подобного рода была не по силам его матери. Вдова Имс со слезами упрашивала городского стряпчего подать Джонни руку помощи и сделать из него писца, но стряпчий нашел, что мистер Джонни Имс туповат. В течение тех дней, скучных, ничего не приносивших, ничего не обещавших дней, в которые Джонни скитался по Гествикским полям, что составляло его единственное развлечение, и сочинял стихи в честь Лили Дель, которых ничей глаз, кроме его самого, не видел, он считал себя бременем, задаром тяготившим землю. Никто, по-видимому, не нуждался в нем. Мать заботилась пристроить его куда-нибудь, но эти заботы казались ему только желанием от него отделаться. По целым часам он строил воздушные замки, мечтая об удивительных успехах в жизни, и среди этих замков и успехов Лили Дель всегда занимала место на первом плане. Из месяца в месяц он носил в своем воображении ту же самую историю и оставался доволен таким идеальным счастьем. Не обладай он этой способностью, какое бы утешение мог он найти в своей жизни? Бывают юноши, которые находят удовольствие в занятиях, которые углубляются в книги и отдыхают среди произведений своего ума, с Джонни этого не было. Он не любил заниматься. Прочитать роман было для него в те дни тяжелым трудом, стихов он читал мало, но он запоминал все прочитанное. Он создал для себя свой собственный роман, хотя на вид был юноша весьма неромантичный, он бродил по Гествикским лесам со множеством дум, которых не знали даже самые близкие его приятели. Все это припомнил он теперь, когда медленно шел к своему родному старому дому, он шел очень медленно, пробираясь околицей, через леса, по узкой тропинке, которая вела к деревянному пешеходному мостику, перекинутому через небольшой ручеек. Джонни остановился у середины доски, служившей перилами, и стер на этом месте образовавшийся мох. Тут до сих пор сохранилось грубо вырезанное слово «Лили». Он вырезал это слово, будучи еще ребенком.