Вечерами теперь засиживались еще дольше, смеялись веселее, пили больше. И у всех на лицах было написано желание успеть ухватить последние крохи этой нашей свободы, этого единения, где все мы казались одной семьей, занятой общим делом.
Этим самообманом, восхитительной мистификацией, которой не суждено больше повториться. И правда, многих из этих людей я не встречала больше никогда. Как не встречала более никогда многих из своих однокурсников и педагогов. О, великая иллюзия театрально-киношной сплоченности, тогда я еще не ведала, каким опасным и разрушительным явлением ты можешь быть!
В последний съемочный день решено было снимать сцену, в которой погибал возлюбленный моей героини и Зинаида оставалась одна, в чужой стране, без прошлого, без будущего, с растоптанной душой и разбитым сердцем.
Над раскаленной землей гулял вечерний ветер, принесший с собой едва уловимый запах степных трав и раскаленных солнцем солончаков. Повеяло ночной прохладой. Черная мгла постепенно опускалась на эту давно не ведавшую дождя, спекшуюся от солнца пустыню. Но над горизонтом еще горело темно-красное солнце, окрашивая все кругом в тревожные тона.
Азаров дал команду. Я заняла свое место на съемочной площадке, и вот со стороны пустыни показался всадник на черном коне. Я, вернее не я, а Зинаида, замерла, стиснув руки у груди, зная, что возлюбленный скачет к ней, что сейчас наконец состоится их долгожданная встреча. В этот момент откуда-то слева появился другой всадник, поскакал наперерез. Раздался пистолетный выстрел, и всадник, как подкошенный, рухнул, повис, запутавшись в упряжи. Его шляпа слетела и покатилась по выжженной земле.
Зинаида отчаянно вскрикнула. А конь, испуганный выстрелом, рванулся в сторону, унося тело ее застреленного возлюбленного к пламенеющей в закатных лучах линии горизонта, над которой мелькали словно короткими черными штрихами начертанные силуэты ястребов.
Сцена, в которой Зинаида рыдает над телом Белоклинского, давно была снята, и во время съемок я практически ничего не чувствовала, просто честно выполняла свою работу. Потому что человек, над которым я рыдала, чье бесчувственное тело обнимала и целовала в холодный лоб, был актером Колесовым, с которым мы отлично ладили на площадке, но – и только. Сейчас же я твердо знала, что там, на коне, Дмитрий. Что это он, подстреленный, рухнул и повис в стременах. Нет, я не сошла с ума, я отлично понимала, что все это – иллюзия, что сейчас Азаров скомандует «Стоп! Снято!» и морок развеется. Но, черт возьми, наверное, сработала какая-то магия кино. Мне вдруг стало так невыносимо больно, так страшно, так одиноко на этой растрескавшейся от жара земле. И показалось, будто я в самом деле никогда больше не увижу Дмитрия. Господи, как же я жить буду без этой надменной горделивости, уверенности, что лучше его только боги, этой непостижимой лжи, которой он окутывал мое сознание? Как я смогу дальше жить – после этого?