– Влада, не надо… Ты актриса, я понимаю. Кино, искусство – все это завораживает, внушает иллюзии. Но я – взрослый женатый человек. И все эти игры мне уже не по возрасту.
Мне стало так больно, будто он наотмашь ударил меня по лицу. Наверное, надо было зарыдать, но лишь одна проклятая крупная слеза театрально сползла по щеке.
– Очень кинематографично, – сказал он, протянул руку и стер ее пальцем. – Но, поверь, в моей жизни все это уже было.
И тогда я, каким-то образом найдя в себе силы не сорваться, улыбнулась и спокойно спросила:
– Можно я тебя поцелую?
И он ответил:
– Да.
А затем он, будто заранее зная всю драматургию этой сцены, снял с себя мои руки и молча распахнул передо мной дверь гостиницы. Я вошла в душный, отделанный мозаичной плиткой холл, и дверь гулко захлопнулась за моей спиной.
В те годы мне, юной особе, живущей чувствами и мечтами, еще не приходило в голову, что люди могут бояться слишком сильных эмоций. Что человек может сознательно делать выбор в пользу налаженной комфортной жизни, отказываясь от чего-то неизведанного, непонятного и потому пугающего. Тогда мне еще мнилось, что на свете нет ничего важнее любви…
Оказалось, что это не так.
Уже позже, когда жизнь моя коренным образом переменилась, закрутила меня в бешеном вихре, до меня доходили еще иногда слухи о его судьбе. Он продолжал быть успешным постановщиком трюков, купался в славе первого красавца «Мосфильма», крутил романы с приятными, но не отягощенными сложными амбициями костюмершами и гримершами. Он ни в чем себе не отказывал.
Наши дороги разошлись, меня давно уже волновали другие вещи. Я теперь знала, что то предчувствие, которое когда-то толкнуло меня к нему, было не предчувствием любви. Вернее, любви не к мужчине. С годами выяснилось, что в моей жизни нашлось место только одной большой страсти – страсти к литературе.
И Дмитрию еще не раз довелось появляться на страницах моих книг. То в роли главного героя, то в качестве случайного эпизодического персонажа. Его величественный профиль, разворот плеч, вкрадчивый голос мелькали в моих выдуманных историях, будто бы я невольно отдавала дань этому человеку, пробудившему во мне какие-то до той поры дремавшие чувства.
Я вылепляла этого персонажа, пытаясь вложить в него все то, что виделось мне в образе моей первой любви. Отчаянную бесшабашную смелость, какую-то глубинную порядочность, красоту и грацию – и тепло, то, с каким он тогда обращался со мной. И по мере того как оживал и наполнялся собственными чертами мой герой, я иногда задумывалась – а были ли в Дмитрии все эти качества? Существовали ли они на самом деле? Или я изначально, еще много лет назад, подсознательно сочинила этого великого и ужасного героя, а затем уже наделила этими качествами первого встретившегося мне неординарного человека? Что тут было первично – желание любви или творчества?