Во внутренней тюрьме на Лубянке и в Лефортово Шмидта подвергли жестоким истязаниям, тем самым принудив на суде признать свою мифическую вину. Его расстреляли 6 июля 1937 года.
Вслед за Шмидтом и Охотниковым в показаниях Бабеля названы: заместитель командующего Ленинградским военным округом Виталий Маркович Примаков, бывший комиссар 27-й Омской стрелковой дивизии Ефим Александрович Дрейцер, комбриг Михаил Осипович Зюк, начальник штаба 18-й авиабригады майор Борис Иванович Кузьмичев, а также некие Аркадий Геллер и Леонов.
«Такова беглая характеристика кружка, который можно было бы назвать кружком Охотникова. Характеристику эту я мог бы умножить любым количеством деталей, п. ч. был близким человеком в их среде, пользовался их любовью, посвящал им свои рассказы, с некоторыми из них дружил в продолжении ряда лет, дружил не таясь и на виду у всех, как это делали и Катаев, и Багрицкий, и виднейшие партийные и советские работники.
В те годы я считался чем-то вроде „военного писателя“, и военные — тут я говорю и об Апанасенке, и Белове, и Вальдмане — составляли основную мою среду. Я был посвящен в их личные дела. С интересом к ним присматривался, считая их биографии, кривую их незаурядных жизней драгоценным материалом для литературы. Я знал об их троцкистских взглядах в 24–27 годах, но никто из них ни единым словом не обмолвился о готовящихся преступлениях.
В их среде я слышал суждения более резкие, чем у Воронского, но с Воронским меня связывала профессия, совместная борьба, а интерес, толкавший меня к Охотникову и другим, был чисто человеческий, житейский и до некоторой степени профессиональный.
Политическое их влияние на меня было равно нулю — для этого они были мелки по калибру, недостаточно образованы, недостаточно авторитетны — житейское же их влияние дополнило то, что начал Воронский, утвердило меня с новой силой на индивидуалистических моих позициях; славословия, которые мне расточались, убедили меня на время в том, что прав я, а не окружающие меня факты советской действительности…» (Из собственноручных показаний.)
Преувеличивая троцкизм военных, Сталин считал их потенциально опасными для себя. Так родилась идея военно-фашистского заговора в высших кругах РККА. Конкретную фабрикацию дел Сталин поручил НКВД[72].
Ближайшим помощником Сталина в истреблении комсостава армии стал нарком обороны Климент Ворошилов. Недавно опубликовано его выступление на февральско-мартовском пленуме (1937 г.) ЦК ВКП(б). Эта речь красноречиво дополняет то, что раньше уже было известно о неприглядной роли Ворошилова в деле военных. «Подлые враги», «наемные убийцы», «фашистские бандиты» — с такими ругательствами обрушился нарком на Примакова и Путну, Шмидта и Туровского, Зюка и Кузьмичева. Пресмыкаясь перед Сталиным, Ворошилов прежде всего спасал свою собственную шкуру. На пленуме, однако, он неуклюже пытался представить себя как защитника военных кадров, что было особенно омерзительно. «Частенько бывают у меня разговоры, — сказал нарком, — с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии. Иной раз приходится отстаивать отдельных лиц. Правда, сейчас можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист. Но, невзирая на такую опасность, я все-таки эту свою линию, по-моему правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить»