Исти, помнишь, раньше мы с тобой спорили, надо ли поддерживать политику нашего правительства. Ты была за поддержку, а я против.
Да, ты тогда защищала эту политику переговоров, которая уже, собственно, стала политикой компромиссов.
Ты говорила: «Мы ведем переговоры для того, чтобы нас не уничтожили. Мы бедны, у нас ничего нет. Надо же как-то избежать кровопролития!»
И что же получилось теперь, Исти? Ты говорила, что, если мы не пойдем на переговоры, нас уничтожат, и вот переговоры состоялись, а мы по-прежнему вынуждены вести жестокую партизанскую войну.
Ты говорила, что нам необходима моральная самозащита. Как видишь, на одной морали, без материальной поддержки далеко не уедешь. У нас еще будет много трудностей впереди, у меня — в горах, у тебя — в городе.
Исти, я раньше уже писал тебе о том, чего добилось наше правительство. Если в результате Лингаджатского соглашения[20] мы потеряли тридцать процентов (может, и больше) завоеванной нами свободы, то в результате ответной ноты республики мы потеряли еще десять процентов, а речь и письмо Сутана Шарира в Генеральную комиссию уменьшили ее еще на десять процентов. Вот теперь и посчитаем, что у нас осталось. А осталось у нас ровно половина того, что мы завоевали. Разве можно считать нашу страну независимой? В лучшем случае это доминион. Может быть, новый кабинет аннулирует это соглашение, а впрочем, кто его знает!
Исти, я пишу это письмо в то время, когда важные господа из военной полиции начали преследовать и расстреливать непослушных «красных ребят». Я помню, как ты смеялась, называла нас «коммунистами с окраины».
Ты была идеалисткой. Ты хотела жить, витая в облаках, в то время когда твой народ стонет от гнета и ничего не получает, кроме многообещающих речей.
Но, Исти, это все в прошлом. Ренвиль тоже позади, выбор сделан. Нам остается только партизанить в горах. Исти, я думал, что ты все такая же идеалистка, как и раньше. Помнишь, как мы спорили о твоих стихах. Ты всегда писала о чем-то возвышенном — о луне, звездах, нимфах, о боге, о рае. А я хотел, чтобы в стихах чувствовалась твоя любовь к родине, к своему народу.
Я не видел этого, и меня это огорчало. Но вот вчера… вчера, когда мы с Ридваном сидели и беседовали у костра, к нам пришли крестьяне. Они, как обычно, принесли нам продукты, бумагу, ленты для пишущих машинок, журналы и газеты. Я решил просмотреть журналы. Признаюсь, последнее время я редко вспоминал о тебе. И ты не сердись. После того как мы расстались, Исти, я думал, что больше мы никогда не будем вместе, и я начал забывать тебя. Между нами как бы опустился черный занавес. Однако я снова живо вспомнил тебя, как только в одном из журналов увидел твою фамилию, набранную крупным шрифтом. Конечно, я прочитал твой рассказ. Я ведь думал, что ты нисколько не изменилась, что ты так и осталась человеком не от мира сего. Но теперь, когда я прочитал этот и другие твои рассказы, я понял: так может писать только человек, который знает жизнь, который борется за нашу революцию.