Последнее воскресенье марта. Только что у Исти была Имми, которая сообщила, что ее, Имми, и госпожу Ахмад подозревают и уже вызывали на допрос.
— Будь осторожна и ты, Ис, — сказала Имми и улыбнулась; при этом на ее щеках резко обозначились морщины. Как и все девушки в ее возрасте, она страшно любила давать советы и читать нравоучения.
Исти вспомнила о ящике с письмами и пошла в свою комнату. В соседней комнате мать сидела за шитьем и ворчала.
— Когда же ты кончишь шить свой саронг? Уже несколько месяцев шьешь. Как ты будешь вести хозяйство, просто не представляю. Ты и на женщину-то не похожа. А мать хочет, чтобы ты была хорошей хозяйкой.
Исти прислушалась. Кажется, опять нравоучение, одно из ее ежедневных нравоучений. Исти уже научилась не обращать на них внимания. Она стала отбирать письма, которые, как ей казалось, могли вызвать подозрения. Исти знала, что мать сердится на нее, потому что она приготовила плохой ужин для Кусны. А Кусна обязательно придет сегодня вечером.
Исти не умела хорошо готовить, просто она не могла и не хотела тратить на это столько времени. Немного хуже, немного лучше, думала она, какая разница? Кус сам виноват. Почему он выбрал себе в невесты писательницу, а не повариху или кружевницу?
Исти зажгла хворост.
Письма Хамбали теперь держать опасно. Исти слышала, что в последнее время все чаще стали арестовывать людей, подозреваемых в связях с партизанами. Особенно боялась мать Исти. Она страшно пугалась, когда Исти заводила разговор о тех людях в горах, ведь разговоры об этом, без конца повторяла она, ни к чему хорошему не приводят.
Исти собрала письма, записала все числа их получения и подожгла. Огонь жадно набросился на письма, в которых человек рассказывал о своей нелегкой жизни, о страданиях и ранах.
«Наша жизнь — это не представление на сцене, в ней нельзя быть только зрителем, надо быть участником, принимать решения и осуществлять их». Пламя становилось все меньше и меньше и наконец потухло. Осталась только небольшая горстка черного пепла.