– Там была девочка…
Ал Лепаж замолчал, и Гамаш подумал, что он не в силах продолжать. Гамаш надеялся, что он не сможет. Но Лепаж взял себя в руки и подставил плечи под груз воспоминаний.
– Ей вряд ли было больше десяти. Она встала передо мной на колени, вытянула руки. Она ничего не говорила. Ни слова, ни звука. Не умоляла, не плакала. И страха в ней я не заметил. Никакого. Только жалость видел я в ее глазах.
Жалость, подумал Гамаш. Именно такое выражение придал Ал Лепаж лицу Вавилонской блудницы. Эмоция, которую он не мог назвать. То было не презрение, не гордыня, не насмешка. Жалость. К наступающему аду.
Вот в чем заключалась суть рисунка. Его соль.
Но Ал Лепаж еще не закончил.
– Я оставался один в ту минуту, – сказал он отстраненным, полным удивления голосом. – Я мог бы отпустить ее.
Жан Ги резко встал. Ярость исказила черты его лица, казалось, еще чуть-чуть, и он выплеснет ее на Лепажа. Но он только быстро пошел на нетвердых ногах, сбил по пути в туалет корзинку для мусора, ударился о стол.
Лепаж оторвал глаза от экрана и посмотрел на Гамаша:
– Но я ее не отпустил.
После обеда в полном молчании Арман ушел к себе в кабинет и закрыл дверь.
Жан Ги и Рейн-Мари сидели в гостиной перед камином, в котором плясал и потрескивал огонек, давая слабое тепло.
Они обменялись любезностями, но Рейн-Мари достаточно долго вращалась в кругу следователей, работавших в отделе мужа, и знала: есть время говорить, а есть время хранить молчание.
Они услышали голос Гамаша из кабинета.
– Он разговаривает по телефону, – сказал Жан Ги, кладя газету.
– Надеюсь, – сказала Рейн-Мари и увидела улыбку на лице Бовуара. – Все в порядке? У вас обоих был довольно бледный вид, когда вы пришли.
– Иногда видишь и слышишь такие вещи, о которых лучше бы не знать, – ответил он. – А забыть о них невозможно.
Она кивнула. Вернувшись из оперативного штаба, Жан Ги в первую очередь позвонил Анни, а Арман обнял жену и пошел принять душ. Что-то случилось. Она знала, что Арман расскажет ей. Если не сегодня, то когда-нибудь позже. Или не расскажет. Может быть, его знание отправится в ту запертую, заколоченную комнату.
– Pardon, – сказал Жан Ги несколько минут спустя, когда голос в кабинете смолк.
Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.
– Шеф? – сказал он, закрывая за собой дверь.
Гамаш сидел в большом, удобном кресле у окна, на полу лежала папка, а на коленях у него – документы. В шкафу за его спиной находились не только книги, но и семейные фотографии, снятые в разные годы. Но одну он достал и теперь держал в руках.