А тем временем верные его слуги расправлялись с Агафошкою.
— Ну его, будет! — сказал наконец Ефрем и, ткнув еще раз служку, оставил лежащим в грязи на дороге.
В ските уже ждали Грудкина с дорогим гостем, так как Пряхов давал и деньги, и всякую снедь, и вещи на поддержание скита.
— Что мои-то? — спросил Пряхов. — Что дочка, жена?..
— После, потом, — ответил Грудкин и гнал лошадь, словно за ними погоня.
Наконец он въехал в растворенные ворота и повел Пряхова прямо к Еремеичу.
— Отец, благодетель! — сказал тот, обнимая Пряхова. — Истинно, что Даниил из пещеры со львами невредимым вышел! Садись, отдохни! Сейчас поесть принесем.
Пряхов опустился на лавку.
— Что же это? — сказал он. — Теперь я совсем татем стал… беглый!..
Горькая усмешка искривила его губы.
— Подожди! — ответил Грудкин, — беглый ты, хозяин, с согласия воеводы, а не то чтобы силком. Теперь, что дальше будет, все умом пораскинем, а сейчас будешь прятаться там, на печах, в светелке и всем своим делом вершить, а я, как и прежде, — слуга твой!
— Вестимо так, — отозвался и Еремеич, — там рассудим, а сейчас поешь и отдохни.
Пряхов качнул головой и встал.
— Не обессудь, я есть не буду… к своим пойду! Проводи, Петр! — сказал он Грудкину и решительно простился с Еремеичем.
Тот благословил его, и они вышли.
По дороге Грудкин сказал хозяину про болезнь Ирины Петровны. Пряхов приостановился и глухо произнес:
— Господи Иисусе! Да будет воля Твоя!
Когда они вошли в дом, он тихо прошел к больной жене и сел у ее изголовья. Она лежала недвижно и, видимо, спала. Девушки спали в своей горенке, и кругом была немая тишина. Грудкин осторожно вышел и закрыл дверь. Пряхов сидел, опустив на грудь голову.
«Что же за время такое? И впрямь антихристово! Подвернулся бродяжка, сделал оговор и вот все прахом пошло, как пыль рассеялось: и почет, и казна, и семья».
Он встряхнул головой и в ярости сжал кулаки.
На другое утро, едва в приказ вошел воевода, в избу с воем и криками ворвался Агафошка.
— Милостивец! — завопил он. — Убежал окаянный!., совершил насилие и измывательство и убег. Раба твоего, Агафошку, до полусмерти били.
— Кто убег? — спросил воевода, едва заметно улыбаясь.
— Он, поноситель царского имени, тать и разбойник! Пряхов-купец! Милостивец, что же я-то, сирота, делать буду?
— Пряхов? — закричал воевода, — Пряхов убег? Ах, ты, волчья сыть! А чего ты глядел? Эй!
В избу вбежали заплечные мастера.
— Возьмите его да всыпьте двадцать пять батогов, а потом взашей! Умеешь доносить, умей и до конца дойти! Чего же вы стали-то? Берите!
— Милостив… — завопил Агафошка, но его уже выволокли из избы.