Дьяк закрутил головою.
— Чего ты? — смеясь спросил воевода.
— А то, барин, что теперь этот песий сын непременно найдет этого купчину и тогда тому уже не открутиться будет.
— Ничего, — отозвался боярин, — мы свое сделали, а все, что потом, нам не в кошель! — и он засмеялся, на этот раз уже вместе с дьяком.
XXIV
Не в тюрьме, да в неволе
Рано поутру белица Ольга, вместе с Матреной прислуживавшая Екатерине и Софье, осторожно вошла в девичью светелку и, приложив палец к губам, тихо подошла к лавке, на которой еще нежилась Екатерина.
Не хотелось девушке вставать в такое ненастное утро. Солнечный свет не мог пробиться сквозь нависшие темные тучи, и в полумраке монотонно стучал по тесовой крыше частый дождь да с плеском сливалась вода в широкие лужи. Увидев Ольгу, Катя встрепенулась.
— Тсс! — тихо сказала Ольга, нагибаясь к ней, — сегодня ночью твой батюшка приехал…
— Да? — радостно хотела вскрикнуть Катя, но Ольга тотчас остановила ее.
— Тсс… — зашипела она и еще таинственнее заговорила: — В ночь Петр Васильевич привез его. Ефрем сказывал, что от воеводских солдат отбили. В Москву его везли, да, вишь, наши его отбили, а теперь потаенно сюда привезли.
— Где же он?
— Надо быть, у Ирины Петровны. Мы ночью-то слышали будто шум, да побоялись. Нам строго наказано, чтобы зря не выбегать. Упаси Бог, ежели напасть какая…
— Чего же ты шепчешь, — сказала Катя, быстро вставая, — Соня, ты слышала?
— А? Что? — и Софья раскрыла глаза.
— Батюшка приехал! Петр привез его, слышь! Побегу к нему. Хоть в этом радость, что батюшка с нами! — и, наскоро надев сарафан и заплетя косу, Катя вышла из своей светелки, а затем босиком перешла в горенку больной матери.
Пряхов сидел на том же месте подле жены. Много горьких дум передумал он в эту ночь, глядя на недвижно лежащую Ирину Петровну. Вспомнил он, как вводил ее в свой дом в Спасском, вспомнил, как она родила ему Якова, потом Катю; двадцать один год мирной, согласной жизни в почете и довольстве промелькнули, как сон, и вот теперь страх, болезнь и скорбь… скорбь без конца. Истинно та же история, что описана в Священном Писании про Иова Многострадального. Только тот повторял: «Ты дал, Ты и взял», — а вот он не может смириться. За что? Кому и что он сделал худого? Кого обидел, притеснил? Кажется, окромя доброго, ничего людям не делал. А вот заявился бродяга, подслушал неразумное слово, в гневе за сына сорвавшееся с уст, и все размело бурей. Пожалуй, еще хуже стало, нежели было. Теперь он в бегах. Найдут его — и не будет купца новгородского Пряхова. Позор и разорение.