– Хорошо тебе… – тут Лёха вспомнил про резину и ахнул: – Так што, кто-то был ужо из Лузы-то, коль зажгли енти… крышки?
– Видать, был. Я ить тоже тутока с тобой валялася, как мне знать-то?
– Скоро, значит, лузяне придут, да вместе с нашими в Устюг двинут. А коли про нас забудут, то мы тутока околеем.
– В сарае – не в могиле, выкарабкаемся как-нибудь. А штоб теплее было – ты ко мне прижмись.
– Вот удумала ишшо!
– Ничо не удумала, дурень! – обиделась Варя. – Енто у тебя в башке думки непотребные. Тока мерзнуть и мне-ка не шибко хочется, так што давай, прижимайся, и не балаболь попусту.
В сарае они просидели три дня. Или около того, время в голове у Лёхи перепуталось. Хоть глаза и привыкли к темноте – та была всё же не полной, в щели днем пробивался свет, – но парень часто засыпал и не мог понять, длится еще тот же день, или уже наступил следующий.
Борис о них не забыл. Даже принес тряпья – укутаться от холода. И пару раз покормил горячей похлебкой. При этом даже будто пытался извиниться. Сваливая, правда, всё на Лёху.
– Ты сам, – говорил он, – виноват. Пошто на меня кинулся? То, што я в Устюг хочу пойти? Так не тока я – все туда хотят. Окромя тебя да ее, вон. И мне-ка шибко обидно за енто! Нас устюжане за людей не щитают, а вы их жалеете. Тьфу!
– Не все же устюжане такие, – сказала Варя, сам-то Лёха с приятелем-предателем, как он его про себя теперь называл, разговаривать не собирался. – Александра Вячеславовна нас, вон, учила. Она добрая, хорошая. И муж у ей добрый, хошь и страшно́й шибко.
– Александра, Сашка-то – она не с Устюга, а с Лузы, – проворчал Борис. – Тамока теперича из-за мужа-то и живет. А Глеб ее – добрый, как же! Енто он с ей добрый. А мы ему тож никто, пустое место. Сказывают, сам нож карателю дал, штобы тот девочку из Слободки зарезал[23].
– А ты больше слушай, што сказывают! – не выдержал всё-таки Лёха. – Наслушался, теперя и нас, вон, зарезать готов.
– Пошто напраслину-то несешь? Ты сам на меня с ухватом кинулся! – запричитал Борис, и по тону его голоса было ясно, что он всё же чувствует свою вину и пытается оправдаться. – И она тоже налетела! Што мне-ка было – стоять, смотреть? Вот я и успокоил вас слегка, и закрыл, штоб охолонули.
– Охолонули ужо, – буркнул Лёха, – зуб на зуб не попадает. Выпускай, давай! Не тронем боле, не боись, шибко надо…
– Я бы выпустил, – зашептал вдруг Борис, – тока ить лузяне вот-вот будут. Мы-то с имя́ сами пойдем, а вы как? При них-то станете упираться, так они вас тут и оприходуют. Так шта сидите покеда, да притулитесь, как мышки, штоб вас не слыхать было. А я, когда уходить стану, дверь-то в сарай отопру. Обождете чуток, да и выберетесь. И живите себе, как хотите. Тока уж в Устюг к нам потом не проситесь!