Теперь ему избирательный слух выходил боком.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Йормунганд. Он быстро огляделся. Рядом обязательно находился хоть один соглядатай Валонхейма. Йормунганд заметил девочку, костлявую, с короткими волосами, она водила грязной тряпкой по узорчатой кладке садового забора, и, судя по потерянному виду, выпала из реальности. Того гляди, тут же упадет и уснет. Мимо пробежала прачка, загруженная корзиной с грязным бельем. Несколько стражников вышли погреться на солнышке и полузгать семечки.
— Об интересе Элоди, — сказал с досадой Гарриетт. Йормунганд опять принял отсутсвующий вид, будто он здесь и не здесь, слушает и не слушает. Вот и попробуй что-нибудь такому втолковать. — Она же с ума по тебе сходит. А ты пренебрегаешь, по бабам шатаешься.
— Ну, — Йормунганд замялся, — Элоди ничего себе, да и дочь князя, но…
Гарриетт хмыкнул. Все-таки Йормунганд еще молод, напомнил он себе. Голова забита не тем. Будь он на десять-пятнадцать лет старше, для Элоди все обернулось бы куда трагичнее.
— Я не осуждаю, — сказал Гарриетт, — но от связи с ней ты бы мог кое-что выиграть. Жениться.
— Головы лишиться.
— Только не такой прохвост как ты. Говорят, твой отец ни одной юбки не пропускал.
— Я. Не. Мой. Отец.
— Знаю, знаю. Только, как говориться, не легче. Что ты теперь делать будешь?
— Делать? — Йормунганд удивленно поднял бровь, — Ничего. Что я должен делать? Игнорировать ее притязания.
Гарриетт рассмеялся, он смеялся добрые две минуты, сотрясаясь в плечах и прикрывая рот кулаком.
— Что? — Йормунганда веселье Гарриетта вовсе не заразило.
— Тебе надо уехать на время, — сказал Гарриетт, отсмеявшись.
— Какого?.. Ты хоть представляешь, сколько у меня работы? Я для этого нанимался к Эдегору? Чтобы опять мотаться от деревни к деревне? Тебя такая жизнь устраивает, но не меня. Я странствиями наелся до отвала, по самое горлышко хватило. Месить дорожную грязь, жрать всякую погань по постоялым дворам, слушать пьяных дебилов, что вечно лезут во всяком дворе. Что, уже не смешно?
Гарриетт смотрел на Йормунганда со смесью удивления и жалости. Йормунганд выкинул старый дорожный плащ. Тот потерял глубокий синий цвет, став безжизненно-серым. Теперь молодой человек носил шелковые рубашки и бархатные кафтаны. Он не скупился на тонкую отделку по специальному заказу — множество змей переплетались в дивном ирмунсульском узоре по подолу и рукавам. Йормунганд вновь начал разговаривать властно со слугами, делая послабления лишь Ругеру, но и то, больше от осознания его в своей собственности.
Йормунганд снова превращался из бродяги в сына Ангаборды, сына Лодура, наследника Ирмунсуля.