Рассказывал он для того, чтобы этот холеный мужик не завирался. Или — знал свое место. Так ближе к истине. Но, главное, что ему не под силу держать в себе увиденное той ночью. Оно требует выхода. И он рассказывает…
Какой-то плешивый экспедитор ничуть не удивился появлению мародеров. И обнаженная грудь на обрубленном теле юной стюардессы нисколько не впечатлила его. Интерес вызвало совсем другое: возместил Аэрофлот убытки или нет? Ведь у пассажиров в аварии пропал багаж, могла пострадать и одежда. А если возместил, то каким образом? Можно признаться, что добра в чемодане было шиш да маленько, а можно и на солидную сумму замахнуться. Как проверить? Вопросы рассердили Коншина. Кого не оскорбит человеческая черствость? Но с другой стороны — кто про что, а вшивый про баню — стоит ли тратить нервы на всякое ничтожество? Коншин летел в командировку на пять дней, и в его портфелишке, кроме бумаг и смены белья, ничего не было. Да разве в этом дело? Разве о барахле он думал? Но экспедитор гнул свое и рассуждал о компенсации. Коншину даже показалось, что ему не поверили.
Кончилось тем, что они поссорились.
После встречи с мнительным экспедитором Коншин зачастил на барахолку и сумел купить форменный полушубок. Отдал месячную зарплату, а в его рассказе появилась новая деталь: когда его выбросило из кресла, пальто лопнуло на спине, и, что характерно, не по шву, а поперек. Разумеется, он узнал об этом лишь при выходе из больницы, когда после долгих извинений ему вручили новенький полушубок. За потерянный портфель тоже обещали выплатить, но излишне бдительные бухгалтерши потребовали кучу справок. Их бездушная подозрительность оскорбила Коншина, и он хлопнул дверью, сказав на прощание, что пусть они подавятся этими вонючими деньгами.
Находились и другие подробности, более яркие. Он почти не вспоминал о вывернутых карманах, зато появился щупленький мужичонка в мутоновой шубе с рукавами, свисающими почти до земли.
Но маловеры попадались редко. Да и не с каждым встречным делился Коншин своей историей, приглядывался, выбирал момент. Лучше всего располагали к беседе провинциальные гостиницы и привокзальные буфеты. И конечно, обязательное отсутствие знакомых. И вообще, прежние знакомые стали его тяготить. Специально он ни с кем не ссорился, но раздражительность свою не старался сдерживать. Их разговоры казались ему скучными и пустыми. Если он оказывался в гостях, то чаще отмалчивался, сидел с мрачным лицом, листал газеты и разве что изредка зачитывал заметки о происшествиях. Никому не понятная новая манера Коншина быстро надоела, и его стали избегать. Разладилось у него и с сослуживцами. К тому же он стал попивать, пусть в меру, не теряя памяти и контроля над собой, но регулярно. Работу выполнял рассеянно, путал документацию, ошибался в расчетах. Натянулись отношения с начальством. После очередного объяснения он подал заявление и ушел работать заготовителем, без обид, без сожаления. Через месяц он уже и не вспоминал, что когда-то звался инженером-проектировщиком.