— Душевная песня, — робко согласилась она.
— А я что говорю. Если прикажешь, вскопаю тебе три грядки: одну для лука, другую для огурцов, а третью для моркови, она, я слышал, зрение улучшает. Грядки — это лекарство от ностальгии по деревне. Но только три, чтобы не урабатываться.
Зять говорил, а она смотрела на крапиву и лопухи за щербатым забором, на низенькую завалюху и вспоминала такую же избенку в той деревне, куда их пригнали, вспоминала, как мужик, сопровождавший обоз, таким же бодрым голосом заверял отца, что им повезло, что других высаживают на голом месте, а ему по старой дружбе — в память об окопах на германской войне, где общих вшей кормили — придержал освободившийся домишко. И тоже про реку говорил, про лес, которые не дадут умереть с голоду.
— Не хочу! — закричала она.
— Не хочешь грядок, не надо. Обойдемся без закуски, — засмеялся зять.
И Васька засмеялся, да громко так, но как-то не по-настоящему, притворяясь, будто ему смешно. Да и не Васька это совсем. Васька смеялся по-другому. Трудно было удержаться, чтобы не засмеяться с ним. А с этим смеяться не хотелось. Да и откуда ему взяться здесь, он, поди, давно уже помер. Теперь она рассмотрела его, и наваждение отступило.
— Не хочу здесь жить, везите меня обратно, — и заплакала.
— Мам, ну что ты как ребенок, — прикрикнула Нинка.
— Не буду здесь.
Мужицкий гогот не унимался, и от него было еще страшнее. Почему они смеются?
Нинка с товаркой взяли ее под руки.
— Пойдемте, тут через участок наш дом, у нас уютненько, цветов много.
Они пошли, а мужики остались возле машины.
Цветов было действительно много. Высокие, яркие, разноцветные. На клумбах, обложенных крупными камнями, в горшках, подвешенных на стену. Ее усадили на лавочку возле высокой, в человеческий рост, копешки, густо усыпанной мелкими белыми цветами.
— А это что за прелесть? — спросила Нинка.
— Клематис, а вон там лаватера, пойдем, я тебе мои гладиолусы покажу, и петуньи там чудесные.
Она осталась на лавочке в окружении цветов. От яркости и пестроты было как-то не по себе. Зачем их столько, она не понимала. За ними же постоянный уход нужен. В деревенских палисадниках росли по два-три георгина, и всем хватало. А здесь и названия какие-то страшные, злые.
Подошли мужики.
— Ну что, тещенька, утопаешь в роскоши красоты?
— Шевельнуться страшно. Капризные они.
— Очень правильное замечание, — одобрил похожий на Ваську, — а наши городские дамы этого не желают знать и втридорога заказывают экзотичные семена.
— И места сколько занимают, могли бы что-то путнее посадить.
— Очень резонное замечание. Я своей давно говорю, но меня не слушают. Я здесь на правах подсобного рабочего, — и снова засмеялся.