Валентин пытался понять, что говорит ему Сергей Андреич.
— Что-то большее, это Бог, что ли? Я в Бога не очень верю. В космосе никого не нашли.
— Ты сейчас как брат твой рассуждаешь: рационально, механистично. Не в космосе ищи, а внутри себя.
— Между печенью и селезёнкой?
— Между прошлым твоих родителей и твоим будущим.
— А как я пойму, что нашёл? Может, я не замечу. Или мне не нужно это замечать. Васька замечает? Васька живёт как живёт. В армию сходил, вон, вернулся. И ни о чём таком не задумывается.
— Один раз не заметишь, другой раз не заметишь, а на третий раз поймёшь, что «вот оно». И почему Васька не задумывается? Откуда ты знаешь? Может быть, если бы он не задумывался, всё у него совсем иначе было.
— Имеете в виду тот случай, когда они сарай на берегу ограбили?
— Хотя бы и это. Ведь приятели его потом на краже склада в Кеми погорели, а Васька не пошёл с ними. Отказался. Рассказывал, что и его звали, на слабо брали, а он отказался. И не от страха попасться отказался, а прислушался к себе и понял, что не его это, что хочется ему ехать в техникум поступать, что машины и механизмы для него важнее дураков-дружков с их блатной романтикой. Он же, когда какой-нибудь агрегат разбирает-собирает, светится весь. И я за него спокоен и мать спокойна, потому что есть у человека дело, есть путь. Для кого-то он покажется неинтересным или недалёким, а для его души — это самая правильная тропинка, единственная.
— А у отца какая тропинка? У него же и семья была другая, и вообще, наверное, не очень это всё правильно.
— Что не очень правильно?
— Ну, там, семья другая. Я не осуждаю его, но мне кажется, что всё должно было быть иначе.
— Почём ты знаешь, как должно было быть?
— Вы же сами, Сергей Андреевич, сказали, что тропинка внутри. Ведь и его жена, и сын — они оба на этой тропинке ему встретились, а потом вдруг мама. Потом я родился. Он же с первой женой не развёлся, ничего ей про нас с мамой не рассказывал.
— Может, и рассказывал.
— Не рассказывал. Я знаю.
— Откуда?
— Откуда-то. — Валентин задумался, — чувствую.
— И тебя это обижает? Не вини отца. У него своя жизнь, а у тебя будет своя.
— Но тропинка-то его. Вы же мне говорите, что я иду его тропинкой.
— Ты идёшь своей тропинкой. И только своей. Но она у тебя, как бы тебе это объяснить, она у тебя вроде как определена тем, как он прошёл внутри себя, что пережил, что прочувствовал, что испытал, до того как ты родился. И если ты себя станешь слушать, то и его в себе услышишь, и всех остальных, чья кровь в тебе.
Валентину эта метафизика казалось непонятной и, что самое главное, не требующей его понимания. Но разговоры с отчимом он любил, воспринимая их как признаки своего собственного взросления. Если с ним говорят о чём-то абстрактном, значит, принимают за равного. Пусть он ещё совсем маленький, но уже мужчина. Помимо любви, исходящей от Сергей Андреича, чувствовал он уважение и внимание этого очень хорошего человека.