— Это платье было на мне в день помолвки, — прошептала Женевьев.
Ее пальцы провели по гладкой, мерцающей ткани.
— Когда все началось. Все. И ничего не кончилось. Ничего.
Черты ее словно сделались мягче.
— В брата моего будущего мужа я влюбилась в этом платье. Жизнь была добра ко мне, я была молода и хороша собой, и я любила этого человека. Любить… любить было совсем не то же, что быть любимой. Это означало отдавать, видеть, как человек расцветает, возрождается и живет благодаря твоей любви. Ты понимаешь, что наделена силой и что эта сила высвобождает в человеке лучшее…
Она опустила голову.
— Ален отверг мою любовь. И куда мне было ее девать? Что делать с этой отвергнутой любовью?
На платье упали слезы.
Марианна дала Женевьев выплакаться; казалось, будто вот-вот разломится камень, а по рыданиям Марианна поняла, что слезы Женевьев проливает впервые. Посреди платьев, которые Женевьев носила три лета, три осени, две зимы и две весны, она оплакивала бросившего ее мужчину и ту безвозвратно погибшую женщину, какой была когда-то. Рыдала потому, что никому не нужна была ее любовь, и оттого ее таинственная сила, неиспользованная, остывала и остывала, пока не превратилась в ненависть. Ненавидеть было легче, чем любить безответно.
Марианна нежно погладила Женевьев по волосам. Как сурово эта женщина стерегла свою любовь, не давая ей больше взметнуться ввысь!
Ален. Ну конечно. Человек, живущий на другом берегу реки; ближе подойти к женщине, любовь которой когда-то так жестоко отверг, он не мог.
— Вы все еще любите Алена? — спросила Марианна.
Женевьев выдохнула открытым ртом. Снова дотронулась до платья.
— Люблю — всегда, неизменно — и ненавижу себя за это.
Она поправила свою и без того безукоризненную прическу. Потом встала.
— Сейчас узнаем, как будет смотреться на вас это платье, Марианн.
И протянула ей красное платье. Впервые она назвала Марианну по имени.
Марианна медленно покачала головой.
— Это вы должны носить красное, Женевьев, — мягко возразила она. И взяла с вешалки другое платье, синее, которое поблескивало, как море, когда его целует солнце.
Ален уселся рядом с Лорин на светлый каменный парапет, ограждавший со стороны реки подъезд к «Бар Табак»; прежде частенько случалось, что водители не справлялись с управлением, не могли удержать машины на покатой улице, пролетали вниз до самого порта и даже срывались в воду. Потому и был выстроен массивный парапет из песчаника, призванный задержать соскальзывавшие по склону машины.
Лорин устремила взгляд на Кердрюк.
— Тоска по родине? — тихо спросил Ален.